Ефимов вздохнул.
— Правильно сказал, что грустно. Ну ничего, герой, не хмурься. Все будет хорошо, и впереди — хорошая жизнь.
— Все будет хорошо, — согласился Аркадий.
Ефимов улыбнулся.
— Ну, что ж, адъютант, мне пора. Спокойной ночи!
— Спасибо, товарищ командующий.
За окном в темноте ночи кое-где мигнут огоньки маленькой деревушки, и снова ночь и снова тьма. Только мерно постукивают колеса на стыках и поют свою вечную песню о путях и дорогах. Мотив у этой песни всегда одинаковый, а слова — всегда разные: кто о чем думает.
Впереди лежал далекий и незнаемый путь, о котором не мог догадаться даже сам товарищ Ефимов. Много еще будет впереди боев и походов, и побед, и поражений. А победы и поражения — извечная судьба солдата.
Москва встретила Аркадия непривычным гулом. После тихого и сонного Арзамаса новый город показался гигантским муравейником. По улицам сновали люди, трещали мотоциклы, тяжело пыхтели грузовики.
Пешеходы с угрюмыми лицами тащили по тающему снегу санки, нагруженные мешочками муки, кульками картошки, охапками наколотых дров.
Длинные очереди вытянулись у продовольственных лавок. Бойкие лотошники надрывно кричали:
— Есть «Ира»! Имеется «Ява»!
В старомодном дорогом пальто и кружевном чепчике старуха с интеллигентным лицом выкрикивала:
— Настоящий германский сахарин! Есть сахарин!
Еле поспевая за Ефимовым, с удивлением глядел Аркадий на высокие серые и белые каменные дома, из окон которых высовывались железные трубы печек-времянок. Витрины пустующих магазинов были заляпаны плакатами, афишами, приказами и объявлениями. Среди них выделялись яркие, броские плакаты «Окон РОСТА», в которых высмеивались спекулянты, дезертиры, саботажники и другие враги революции.
И тут же последние сообщения Российского телеграфного агентства:
ПРИБЛИЖЕНИЕ НАШИХ ВОЙСК К УФЕ
НА ЗАВОДАХ КРУППА УВОЛЕНО 50 000 РАБОЧИХ
ФРАНЦУЗСКИЕ ВОЙСКА ЗАНЯЛИ ГОРОД ЗАГРЕБ
АНГЛИЯ И АМЕРИКА ПРИЗНАЛИ ПРАВИТЕЛЬСТВО ВИННИЧЕНКО
ПРАВИТЕЛЬСТВО УКРАИНЫ ОТПРАВИЛО НА ИМЯ СНК ПЕРВЫЙ МАРШРУТНЫЙ ПОЕЗД С ПРОДОВОЛЬСТВИЕМ
Ниже телеграмм — сообщения, напечатанные на серой шершавой бумаге: «Хлеб будет отпускаться по купону хлебной карточки на четыре дня в следующем размере: для лиц 1 и 2 категории по два фунта, для 3 категории полтора фунта, 4 категории полфунта».
Тяжелые, тревожные дни переживала тогда Москва. Не было мяса, молока, масла. Не хватало хлеба. Поезда двигались к Москве с большими перебоями, систематически опаздывали.
Все же это была пусть холодная и голодная, но неунывающая Москва уходящего в историю 1918 года.
Ефимов поселился на Краснопрудной улице вместе с комиссаром Казанской железной дороги Иваном Кратом. Оба жили в одной небольшой комнате.
Аркадий удивлялся: оба они — и Ефимов и Крат — большие начальники, но комната, в которой они жили, была холодной, и согревались они изрядно поношенными шинелями. Почти через день Ефимов и Крат отправлялись на Сухаревку, чтобы купить из-под полы кусочек черствого хлеба и вязанку дров. Купленные дрова приходилось таскать Ефимову или Аркадию, потому что у Крата не было одной руки.
«А ведь в их распоряжении, — думал Аркадий, — сотни вагонов и складов с продовольствием и топливом! Вот это настоящие люди. Коммунисты!»
Как-то Ефимов долго засиделся в штабе обороны. В коридоре у телефона дежурил Аркадий. Было около полуночи, и Аркадий, уставший за день, задремал с книжкой в руках. Разбудил его резкий продолжительный звонок. Затем второй, третий.
Аркадий схватил трубку и как положено доложил:
— У аппарата адъютант командующего обороны Голиков!
Женский голос предупредил: «Сейчас с товарищем Ефимовым будет говорить товарищ Ленин».
— Товарищ командующий, — почти закричал Аркадий, — вас вызывает…
Но Ефимов уже был рядом.
В трубке послышался картавый голос:
— Товарищ Ефимов, здравствуйте, говорит Ленин.
От волнения Ефимов растерялся, даже не успел ответить на приветствие: ведь говорил сам Ленин!
Аркадий умоляюще взглянул на Ефимова, тот жестом разрешил. Аркадий прижался щекой к трубке. Ильич говорил громко, и было хорошо слышно, как он отчитывал начальника обороны.
А случилось вот что.
Ленину доложили, что на станции Лукояново происходят безобразия. Самозваный заградительный отряд отбирает хлеб у рабочих. У местной учительницы забрали последние три килограмма муки.
— Что же ваша охрана делает? — слышалось из трубки. — Немедленно примите меры к ликвидации этих безобразий и к утру доложите товарищу Склянскому об исполнении.
После небольшой паузы Ленин добавил: «А муку верните учительнице. Непременно верните!»
— Слушаю, Владимир Ильич, будет исполнено, — ответил Ефимов.
— …Виновных наказать, — продолжал Владимир Ильич, — надо навести такой порядок, чтобы впредь не было произвола, а то и вам попадет… Не пожалеем, товарищ Ефимов! — И вдруг, изменив тон: — Вы что же так поздно сидите? Ответственных дежурных надо иметь! А кипяченая вода у вас есть?
Ефимов вопросительно посмотрел на Аркадия, тот мотнул головой и показал рукой на стоящий в углу жестяной бачок.
— Есть, Владимир Ильич… Все будет исполнено, — по-прежнему волнуясь, ответил Ефимов.
Голос в трубке умолк. Ефимов и Аркадий несколько минут неподвижно стояли, не отрывая глаз от телефонного аппарата, который только что доставил им незабываемые минуты счастья — говорить с самым великим в мире человеком, слушать его голос.
Наконец Ефимов повесил трубку на рычаг, глубоко вздохнул.
— Вон оно еще, товарищ ординарец, как бывает… А теперь за работу! Соедини-ка меня с Лукояновом! Что они там творят, идиоты, и куда смотрят?
В эту ночь Ефимов и Аркадий не сомкнули глаз. Утром Ефимов доложил товарищу Склянскому, что приказание Владимира Ильича выполнено, на станции Лукояново наведен порядок.
На другой день, хорошенько отоспавшись, Ефимов подробно рассказывал Ивану Крату о своем ночном разговоре с Ильичем. Эта ночь для него была настоящим праздником, и по сему торжественному случаю он устроил пир горой.
На столе фыркал чайник с настоящей заваркой, тут же лежало полбуханки хлеба, сахарин и две селедки.
Аркадий, обжигаясь кипятком, прихлебывал из эмалированной кружки, а Ефимов, нарезая хлеб крупными ломтями, продолжал философствовать.
— А мне, Иван, кажется, что всякая любовь корыстна. Ну, вот взять моего адъютанта. Скажи, кого ты любишь? Только не красней, герой!
— Ну, маму очень люблю, ну, папу, сестер…
