вечернем ветру дрожали, словно струны кифары, а тени вытягивались, делаясь все длиннее, по мере того как солнце опускалось.
Чем дальше я уходила от своих деревень, тем сильнее меня охватывали странное головокружение и боязнь пустоты. В такие моменты я искала Ксена, единственного человека, которого знала среди тысяч и тысяч людей, двигавшихся рядом, но он тоже вел себя подобно степи, днем оставаясь сухим и неприветливым, как и все остальные. Иначе и быть не могло: ни один мужчина в греческой армии никогда не оказывал знаков внимания женщине при свете дня, чтобы не подвергаться насмешкам товарищей.
Но после того как солнце садилось, когда на землю опускался мрак и бесконечные просторы степи оживали, наполняясь ускользающими тенями, шорохом невидимых крыльев, он тоже менялся. Сжимал мне руку в темноте, гладил мои волосы, касался губ легким поцелуем.
В такие минуты я понимала: не стоит жалеть о том, что покинула семью и подруг, горевать о тиши летних вечеров и о неподвижном воздухе у колодца в Бет-Каде, где время навсегда остановилось.
8
В последний раз мы ели свежее мясо во время первых привалов на берегу Евфрата, также благодаря охотничьим способностям Ксена, — потом нам долго не представлялось подобной возможности. В тех краях водилось большое количество птиц размером с курицу, которых оказалось довольно легко поймать. Они могли перелетать лишь на короткое расстояние и быстро уставали, достаточно было просто преследовать их некоторое время, чтобы птицы обессилели, а потом ловить прямо руками. Вначале я не могла понять, почему они не поднимаются в воздух и не стремятся скрыться от опасности, но потом поняла: речь шла о самках, которые своими неуклюжими, короткими перелетами пытались увести чужих подальше от птенцов. Другими словами, жертвовали собой, чтобы спасти малышей. По примеру Ксена многие воины побросали оружие и стали гоняться за птицами. Некоторые, не слишком ловкие, падали, другие лишь без толку выбивались из сил, так и не поймав добычи. Но так воины развлекались, подшучивая друг над другом. Всякий раз, как кому-нибудь удавалось поймать птицу, остальные издавали вопли восторга и устраивали овацию, словно присутствовали на соревновании по борьбе или бегу. Выкрикивали имя победителя, а тот поднимал трофей повыше, чтобы все могли его увидеть.
Я смотрела и не верила своим глазам. Самые грозные войны на свете катались в пыли, словно дети. Другие подходили к реке, окупались в воду или залезали в ил, выходя запачканными с головы до ног.
Мясо птиц оказалось очень вкусным и ароматным. Позже все вернулось к своему обыкновению — нам пришлось довольствоваться мукой, пшеницей и оливковым маслом, которые были у каждого отряда, или же припасами, что удавалось купить на рынках, по очень высокой цене.
Земля вокруг менялась. Чем дальше шли на юг, тем более выжженной и пустынной она становилась. Сами берега Евфрата казались голыми — просто слой песчаника, на котором не росла даже трава. Какое-то время сена и овса, что мы везли с собой, хватало для вьючных животных, но потом запасы фуража стали иссякать, и животные начали умирать. Тогда их резали, а мясо шло в пищу: оно было жестким и волокнистым, но выбора не оставалось.
Кир появлялся все чаще, и не раз я видела, как мой возлюбленный беседует с ним, вместе с Проксеном-беотийцем и Агием-аркадийцем. Обычно царевича окружала свита и телохранители. То были крепкие, мускулистые воины в роскошных одеждах, с золотыми браслетами на запястьях и мечами с золотыми рукоятями и золотыми ножнами. Телохранители не сводили с него глаз, каждое мгновение ожидая знака. Помню, однажды мы оказались в месте, где река делает излучину. Там росли трава, цветы и деревья, и воины двинулись туда почти инстинктивно, ища укрытия от испепеляющего зноя. Вскоре одна из повозок увязла в болоте. В ней был важный груз: установки для камнеметания, фураж и, возможно, также деньги. Вероятно, в мешках находилась приличная сумма, поскольку Кир вдруг нахмурился. Этой перемены в выражении царственного лица оказалось достаточно, чтобы свита спешилась: все они в чем были — в вышитых шароварах, в куртках, шитых серебром и шелком, — бросились в ил и стали вытаскивать повозку, не давая ей утонуть.
Идти становилось все труднее и утомительнее, особенно женщинам. Я передвигалась на повозке, запряженной двумя мулами, потому что считалась женщиной Ксена, но теперь, когда начался падеж животных, многие рабыни и наложницы шли, волоча ноги в пыли, за своими мужчинами, и мне от этого становилось неловко. Среди них тоже была заметна разница. Самые хорошенькие и привлекательные ехали на мулах или в повозках, чтобы красота их не померкла от утомительных переходов, остальные шли пешком.
Ночь дарила всем приятную прохладу. В реке можно было искупаться и восстановить силы. В пересохших руслах притоков попадались густые заросли кустарника и сухие деревья, послужившие для разведения костров, на которых по вечерам готовили скудную еду. Небо нависало над лагерем, словно черный купол, усыпанный бесчисленными светящимися точками, во мраке слышались крики ночных птиц и вой шакалов. Почти никто из воинов никогда не видел пустыни. Их родина была страной долин и крутых гор, глубоких ущелий и золотистых берегов, окрестность менялась с каждым шагом. Пустыня же, как они говорили, всегда одинакова: огромная и ровная, словно море в штиль. Здесь было тревожно: в лунные ночи белая как мел земля и темно-синее небо соединялись и окрестности заливал голубой, нереальный свет, пугающий, чудесный, странный. Чем больше мы удалялись от моря, тем чаще воины испытывали потребность в совместном пении или в разговорах вполголоса допоздна. Я не понимала смысла песен, но угадывала чувство, наполнявшее их. То была тоска. Эти воители в бронзе остро переживали разлуку с детьми и женами, оставшимися далеко позади. Быть может, скучали по деревням, куда намеревались вернуться, снискав богатство и почет, чтобы потом в старости рассказывать о своих удивительных приключениях детям, собравшимся вокруг огня зимними вечерами. Бормотание реки и разговоры тысяч людей, сидящих у костров, сливались в единообразный, неразличимый шум, и все же голос реки складывался из плеска бесконечного количества маленьких волн, а людской гул слагался из множества голосов. Огромное количество разных историй одновременно рассказывалось там, куда никто из «десяти тысяч» прежде не заходил.
С самого момента своего похода армия ни разу не вступала в бой, не считая вылазки Менона- фессалийца в Тарс, и пока наше выступление больше походило на увлекательное путешествие, чем на военную кампанию. Но каждый раз с восходом солнца, облачаясь в доспехи и отправляясь в дальнейший путь, воины внимательно осматривали горизонт со всех сторон, ища знаки человеческого присутствия на этой бесконечной и однообразной равнине. Когда появится враг? Ведь теперь уже не оставалось сомнений, что он появится. Днем, ночью, на рассвете или на закате, но он придет. Быть может, нападет сзади, может, преградит путь армии впереди, или то будет набег стремительной конницы. Тысячи предположений, тысячи догадок и одна-единственная уверенность. Однако дни шли, и ничего не происходило. Пыль, солнце, удушливая жара, марево, полуденные миражи постоянно сопровождали воинов; но когда же покажется враг?
Я тоже спрашивала об этом у Ксена, и в такие моменты меня охватывало смутное волнение, словно я сама была одним из воинов на пороге самого удивительного свершения в жизни.
А потом, в одни прекрасный день, отряд разведчиков сообщил: в пустыне, в окрестностях Кунаксы, деревни, расположенной неподалеку от Вавилона, обнаружено большое количество лошадиного помета и следы человеческого присутствия. Кроме того, по словам дозорных, в пальмовой роще они видели отряд разведки. Может, это и есть знак?
Кир приказал двигаться дальше в полном снаряжении, вооружившись с головы до ног. Только щиты повезли на повозках: ведь их можно взять в руки в последний момент.
Возникло напряжение, состояние лихорадочного ожидания, отряды всадников сновали туда-сюда, отчитывались, сообщали добытые сведения военачальникам, иногда издалека делали знаки при помощи блестящих щитов или размахивали желтым знаменем.
Люди шли молча.
Ксен вооружился и надел доспехи, которые я видела на нем у колодца в Бет-Каде. На сей раз я
