— Смогу, несомненно смогу, — торопливо возразила Анника. — «Рабочий» не испугается. В пятидесятые годы они публиковали статьи Вильгельма Муберга о загнивании судебной системы, так что они возьмут и мою статью.
— Я запрещаю тебе это делать.
— Право на свободу выражения, — сказала Анника. — Ты когда-нибудь об этом слышал? О свободе слова, о демократии? Если мой основной заказчик, газета «Квельспрессен», отказывается печатать написанную мной статью, то я имею право обратиться в другую газету.
Она почувствовала, как удары сердца отдаются в ушах, физически ощутила, как атмосфера наполняется сомнениями и отчужденностью Шюмана. Несколько секунд оба молчали.
— Сегодня у меня был очень неприятный разговор, — сказал он наконец. — Кто такая София Гренборг?
Пол разверзся под ногами Анники, она тяжело задышала, чувствуя, как с лица схлынула кровь.
— В чем дело? — спросила она.
— Откуда ты ее знаешь?
— Это… коллега моего мужа.
— Ага, — произнес Шюман, в глазах его сверкнул недобрый огонек. — Она сотрудничает с твоим мужем. И насколько тесно?
В голове завертелся вихрь мыслей, но Анника сумела взять себя в руки.
— Она позвонила сюда? — спросила Анника, слыша, как срывается ее голос.
— Нет, — ответил Шюман, — не она. Позвонил ее шеф из объединения областных советов. Ты понимаешь, о чем я говорю?
Во рту у Анники пересохло, она смогла лишь отрицательно покачать головой.
— Мне сказали, что ты позвонила в несколько отделов объединения и наговорила много разных вещей об этой женщине. Это правда?
Анника с трудом перевела дыхание.
— Я получила кое-какие намеки, — сказала она.
Андерс Шюман кивнул, опустил взгляд на стол и побарабанил по нему ручкой.
— Хорошо, — сказал он. — Ты получила какие-то зыбкие сведения о том, что эта женщина уклоняется от уплаты налогов, является правым экстремистом и растратчицей казенных средств?
Анника крепко ухватилась за подлокотники стула. Разговор явно принимал неожиданный оборот.
Она кивнула.
— Насколько тесно твой муж с ней сотрудничает?
— Насколько я знаю, не особенно тесно. Они просто входят в одну рабочую группу.
— Задерживаются после рабочего дня? Он стал поздно возвращаться домой?
Анника вытянула шею.
— Иногда да.
В комнате снова наступила тягостная густая тишина. Анника судорожно сглотнула.
— В объединении областных советов раскопали всю твою подноготную, — медленно и раздельно произнес шеф-редактор. — Они поняли, что все это всего лишь клевета. Правда, они все же уволили эту женщину. И знаешь почему?
Анника смотрела на Шюмана в полном смятении и недоумении. Эту бабу уволили? Она получила пинок под зад? Она исчезла?
— Весной должно состояться их слияние с объединением общин, — сказал шеф-редактор, и в голосе его прозвучали ледяные нотки. — Они любой ценой хотят избежать клеветнической кампании в «Квельспрессен», и именно теперь малейшее недоверие к объединению может испортить результат напряженной четырехлетней работы.
Шеф-редактор не мог больше спокойно сидеть на стуле. Он встал, прошелся по кабинету, потом приблизился к Аннике и склонился над ней.
— Ты думаешь, я ничего не понимаю? — сказал он. — Она стала слишком близка с твоим мужем, не так ли? Насколько близка? Они трахались в твоей постели?
Анника зажала ладонями уши и закрыла глаза.
— Замолчи! — крикнула она.
— Как ты посмела это сделать?! — закричал он ей в лицо. — Как ты могла использовать свое служебное положение в газете для своих чертовых целей?
Анника опустила руки и открыла глаза.
— И это все, что ты можешь сказать? — глухо спросила она.
Лицо Шюмана исказилось от гнева и негодования. Он впился взглядом в глаза Анники, словно ища в них объяснения.
— Ты никуда не пойдешь со своей статьей, — решительно произнес он, выпрямился и направился к столу. — Как только статья покинет пределы редакции, я пойду в полицию и напишу на тебя заявление.
Мозг Анники взорвался, она вскочила и так посмотрела на Шюмана, что он отпрянул.
— Очень хорошо, — хрипло сказала Анника. — Но ты ничего и никогда не сможешь мне сделать. Знаешь почему? Потому что я права. Я не могу проиграть.
Шюман опешил.
— Что ты говоришь? — язвительно сказал он, овладев собой. — Но что ты скажешь мужу, когда полиция арестует тебя за злостную клевету и злоупотребление служебным положением? Как он отреагирует, когда узнает, за что уволили эту женщину? Кто будет заботиться о твоих детях? И что ты будешь делать с работой? Неужели ты не понимаешь, что не сможешь остаться здесь, если твою статью опубликуют в «Рабочем»?
В крови Анники бушевал адреналин, она метнула в Шюмана гневный взгляд, обежала вокруг стола и встала перед шеф-редактором.
— Но что будешь делать ты? — тихо спросила она. — Неужели ты думаешь, что сможешь усидеть в этом кресле, если я расскажу, как все происходило в действительности, включая твои угрозы уничтожить меня за отчаянную попытку сохранить мою семью и мой брак? Ты воображаешь, что тебе будут доверять после того, как ты зарубил статью, разоблачающую невиданное в наше время злоупотребление властью в средствах массовой информации? Что будет, когда все узнают, как ты использовал не опубликованные в газете сведения о целях министра для того, чтобы уничтожить конкурирующее СМИ? Что станется с объединением издателей газет? Или ты полагаешь, что после всего этого сможешь остаться на посту его председателя? Ты конченый человек, Шюман. Возможно, я упаду, но ты упадешь еще больнее.
Он изумленно смотрел на Аннику, и она ответила ему пылающим взглядом в глаза.
В них шевельнулось что-то темное и бездонное, вожделение и честолюбие, пафос бессовестного и могучего альянса, чистое и отчетливое осознание, сформированное годами работы и жизненного опыта. В голове шеф — редактора роились проблемы и мысли, но пути их не были прямыми. Они плыли по извилистому фарватеру, но путь их тем не менее подчинялся железной логике.
Андерс Шюман был практик до мозга костей. Он сделает все, что нужно, для того, чтобы и он сам, и его подопечные вышли из трудного положения, по возможности без больших потерь.
Анника вдруг улыбнулась.
— Да и что произойдет, если мы займемся этим делом? — тихо спросила она, изо всех сил стараясь скрыть сомнение.
Взгляд Шюмана стал более спокойным и осмысленным.
— «Квельспрессен» утвердит себя как последний оплот свободы слова, — сказала она, — на корню придушит всякую болтовню о нашем праве на существование. Только мы будем стоять на страже правды и демократии. Без нас наступит эпоха варварства.
— Пустое, — возразил Шюман.
— Все зависит от того, как мы представим материал, — ответила Анника. — Нам поверят, если мы будем верить сами себе.
Он тяжело опустился в кресло, потянулся за бутылкой минеральной воды, сделал глоток и исподлобья взглянул на Аннику.
