Вересковая принцесса

Должно ли победить сочувствие к бедному пленнику или прежнее упрямство, которое дожидается, когда он покинет свою темницу и придёт ко мне?»

— О господин Клаудиус, — перебила я его, — я не была упрямой!

Он быстро повернул ко мне лицо, не отпуская моей руки.

— Нет-нет, Леонора, не были, — сказал он нетвёрдым голосом, — я знаю это… Моё окружение не подозревает, почему я именно в сумерки нетерпеливо вслушивался в каждый звук и повелительно требовал глубочайшей тишины. Именно тогда я начинал слышать духовным слухом, а может быть и тоскующим сердцем — потому что я точно знал, когда лёгкие девичьи ножки покинут «Усладу Каролины», я следовал за каждым их шагом по саду и лестнице и страстно ждал шёпота: «Как он? У него сильно болит?» — это не звучало упрямо… А потом я видел, как дикие локоны знакомым движением отбрасываются со лба, а огромные, любимые, злые глаза не отрываются от губ фройляйн Флиднер, рассказывающей о моём здоровье…

Я забыла всё, что нас разделяло, и без сопротивления отдалась власти момента.

— Ах, она не понимала меня так хорошо, — сказал я. — Я страстно желала, чтобы она хоть один-единственный раз привела меня к вам. Мне бы было спокойнее, если бы я могла посмотреть в ваши глаза, а вы бы мне сказали: «Я вас вижу!»… Пожалуйста, хоть на мгновение снимите повязку!

Он вскочил, снял повязку и бросил её на стол. Его стройная фигура была такой же высокой, гибкой и гордой, как всегда.

— Ну вот, я вас вижу! — ответил он, улыбаясь. — Я вижу, что маленькая Леонора за пять долгих недель не выросла ни на миллиметр и своей кудрявой головкой достаёт мне как раз до сердца. Ещё я вижу, что эта голова всё так же упрямо и своевольно откинута назад — конечно, что вы можете поделать, если природа хочет видеть вас маленькой феей! Ещё я вижу, что смуглое личико стало бледным, бледным от страха, печали и ночных бдений… Бедная Леонора, нам надо многое решить, вашему отцу и мне!

Он схватил мою руку и хотел мягко привлечь меня к себе, но я вдруг опомнилась, и моё сердце окатила мучительная волна осознания собственной вины. Я вырвала руку.

— Нет, — вскричала я, — не будьте со мной таким добрым — я этого не заслужила!.. Если бы вы знали, какое я отвратительное создание, какой я могу быть вероломной, фальшивой и жестокой, вы бы выгнали меня из дома…

— Леонора…

Я убежала от него к двери.

— Не называйте меня Леонорой… Я в тысячу раз охотнее услышала бы, как вы меня называете дикой, строптивой и невоспитанной, что вы считаете меня неженственной — только не произносите так мягко и нежно моё имя! Я причинила вам невыразимую боль, я вредила вам везде, где только могла. Я задела вашу честь и связалась с вашими недругами — вы никогда мне этого не простите, никогда! Я это знаю настолько точно, что даже не решаюсь просить!

Я нащупала рукой дверной замок. Он уже стоял возле меня.

— Вы действительно считаете, что я отпущу вас в этом состоянии глубочайшего волнения? С такими бледными дрожащими губами, которые меня ужасно пугают? — сказал он и мягко отвёл мою руку от замка. — Постарайтесь успокоиться и послушайте меня… Вы появились здесь совершенно неопытной, нетронутой натурой, смотревшей на мир невинными детскими глазами. Я тяжко виню себя за то, что тогда сразу же не очистил мой дом от злых элементов, хотя я знал с первой минуты, что в моей жизни наступил переломный момент и что всё должно измениться… Это правда, ваша явно выраженная неприязнь заставила меня разочароваться и смириться; я был слишком горд, чтобы это забыть, и ограничился наблюдением и предупреждениями — я слишком долго не решался сделать то, что выглядело бы бессердечным и тем не менее было бы правильным — вы и Шарлотта не могли оставаться вместе в моём доме — она должна была уйти!.. Что бы теперь ни произошло, что бы вы мне ни сделали из-за простого непонимания отношений и событий, здесь не нужно никаких слов прощения — я виноват не меньше, чем вы… Вы можете причинить мне настоящую боль лишь в одном-единственном случае — как это часто бывало — если вы с холодным и отсутствующим видом отвернётесь от меня — нет, нет, я не могу этого видеть! — взволнованно перебил он сам себя, когда я разрыдалась. — Если вы всё же собираетесь поплакать, то впредь это должно происходить только здесь. — Он притянул меня к себе и прижал мою голову к своей груди. — Вот так — а теперь спокойно исповедуйтесь — я буду смотреть на стену, а моё ухо наполовину отвёрнуто от вас.

— Я не могу говорить, — тихо сказала я. — Как я бы была счастлива, если бы я могла всё вам рассказать! Но однажды придёт время, и тогда… Но одно вы должны знать прямо сейчас, потому что я это учинила сама — я хулила вас при дворе, я сказала, что вы ледяной счетовод, что вы всё знаете лучше всех…

Я заметила, что он тихонько посмеивается.

— Ах, вот какой злой язычок у маленькой Леоноры? — сказал он.

Я испуганно подняла голову и отвела обнимавшую меня руку.

— Не думайте, что всё, что я вам сделала, ограничивается детской болтовнёй! — вскричала я.

— Я так не думаю, — успокоил он меня с той же пленительной улыбкой на устах. — Я хочу услышать обо всех плохих деяниях — но тогда я буду вашим судьёй; вас это успокоит?

Я согласилась.

— А тогда вы безоговорочно примете приговор, который я вынесу.

Глубоко вздохнув, я сказала:

— Я с радостью это сделаю.

И я вытерла глаза и начала говорить о моей тёте.

— Я уже слышал от фройляйн Флиднер о странной гостье, которая укрылась под крылом безрассудной маленькой ласточки, — перебил он меня. — Это та женщина, которой вы послали деньги?

— Да.

— Хмм — мне это не нравится. Я безусловно доверяю фрау Илзе, а она очень плохо отзывалась об этой тёте. Как этой даме пришла в голову странная идея говорить именно со мной — чего она хочет от меня?

— Совета. О пожалуйста, господин Клаудиус, будьте добры! Мой отец её оттолкнул…

— И тем не менее она собирается жить там же, где и он, всё время подвергаясь опасности встретить того, кто от неё отрёкся?.. Мне это не нравится!.. Но мне придётся так или иначе принять её, потому что я больше не допущу, чтобы у вересковой принцессы были знакомства, о которых я ничего не знаю и которые развиваются не на моих глазах… Фрау — как её зовут?

— Кристина Паччини.

— Итак, фрау Кристина Паччини может выпить сегодня вечером чаю в главном доме… Идите сейчас за ней!.. Ну, разве моя готовность не заслуживает рукопожатия?

Я вернулась к нему и вложила мою руку в его ладонь. Затем я вылетела за дверь.

Я убеждена, что даже через пустошь, где я, как птица, была свободна от страданий и печалей, я никогда не летела так окрылённо, как сейчас через сад… Я знала, что больше не собьюсь с пути в огромном мире, потому что он будет держать надо мной свою руку, куда бы я ни пошла. Никакой ужас мне больше не страшен, потому что я укрылась на его груди и оказалась в безопасности. Как я дрожала, пока он не обнял меня, и какой покой снизошёл потом на мою душу — это было так же, как в детстве, когда я пугалась до крика, а Илзе открывала передо мной объятья, чтобы успокаивающе прижать меня к своему сердцу.

Когда я вновь появилась у тёти Кристины, она как раз варила себе шоколад. Бланш бегала вокруг стола и слизывала тёртый шоколад с тарелки… Небо, как летали Бланш, шоколад и пирожное в руках моей тёти, когда я ей сказала, что господин Клаудиус передаёт ей приглашение выпить чаю в главном доме! Теперь я впервые увидела, как она рассчитывала и надеялась на этот момент. С полуторжествующей-полурассеянной улыбкой она вытягивала один за другим ящики шкафов — я увидела ужасающий хаос из поблекших цветов, лент и кружев.

— Сердечко моё, мне нужно сначала одеться, и тут ты мне не нужна — комнатка такая узкая — ты не можешь побыть пока наверху у Хелльдорфов? — сказала она быстро. — Но ты должна сделать мне одну любезность; пойди к Шеферу — с этим неотёсанным мужланом я больше не хочу иметь дела — у него