Вытер жопу приговором.
Думаю, надо бы в сортир сходить. Но в сортир чтоб сходить, надо чем-то и зад вытереть. А с собой у меня была папка с документами, я всегда ее с собой возил, – там приговор, касатки еще с первого дела по Билингве. Потому что приходил на заседание, смотрел, кто находится в зале, и, пока перерыв, бывало что и час, писал малявы. Или из изолятора с собой привозил. Я под видом кассационной жалобы или ходатайства, оформлял маляву. Она так грамотно, ровно написана, красиво. В качестве обычной скрученной малявы ее провести было невозможно, отшмонами бы. А так – бумаги какие-то официальные. В изоляторе их особо не просматривали, потом я приезжал в суд, отдавал адвокату горку бумажек: “Типа, посмотри документы, изучи”. Прямо через приставов передавал, он забирал их, вытаскивал этот листик с малявой, потому что он знал, что там будет такая вещь и, якобы изучив материалы, отдавал их мне тоже через приставов. Схема у нас была отлажена.
Думаю, надо сходить в сортир. Достал папку, вытащил из нее первый попавшийся лист, помял его, пошел в сортир. Мне открыли боксик, вывели.
А сортир в Хамовническом суде такой: параша стоит, то есть надо садиться на корточки, и по краям от нее высокие горы бумажек, испачканных говном, потому что бросать их в парашу нельзя, она засоряется, а убирать ментам лень, потому что это туалет для зеков, кому оно надо? Я смотрю бумажка-то: “Приговор именем Российской Федерации...” и зад ей вытер. То есть это первый подвернулся мне под руку. “Ну, и самое ему тут место”. Бумажку бросил, она так живописно еще упала, если ты сидишь на параше, то смотришь на “Приговор...” вытертый о жопу. Приехал я через неделю, через две, – все так же приговор лежит, никуда он не двинулся, никто там ничего не убирает. Я думаю, если затянуть за бабки в гости ко мне девушку, как в Басманном суде, попросить ее, чтобы принесла мне телефон, позвонил бы и спрятал его под эти бумажки. Через неделю приехал, достал, позвонил, опять спрятал. Так тут звонить всегда можно будет. Но, к сожалению, мероприятие это не случилось. Никого ко мне не пустили, сказали, что за мной установлен особый надзор, никого не пускать. Даже сумму обсуждать не стали.
Видишь, у тебя зато отдельный боксик, чистый.
Ну, да чистый, конечно.
Короче, отказались ко мне кого-либо проводить.
Патриарх умер. Да здравствует Патриарх!
Еще был случай. Сижу я в этом боксике, жду суда. Слышу, менты смотрят телевизор. Там говорят:
сегодня скончался патриарх Московский и всея Руси Алексий Второй...
Менты смеются: “А-аа! Допрыгался, старый пес?!” Я, естественно, сразу закричал: “Ура!” Я удивился даже, откуда у них такая осведомленность, они же овощи, по сути, должны были сказать: “Ой?! Как?! Умер патриарх, он так много сделал для России”. Нет, веселятся.
Пришел я в зал суда, рассказал историю:
Вот, патриарх крякнул. Только что я в новостях слышал.
Все, чтобы приехать в суд просыпались рано и, соответственно, новостей не смотрели. Эту новость я первым сказал. Все обрадовались опять же: “О, спекся! Предатель русского народа”.
Приезжаю вечером в камеру, там уже все знают, кто-то радуется, кто-то:
Да, блин. Он же патриарх, как ни крути. Он все-таки как-то от церкви действует.
Так церковь же деньги ворует.
Понятно, что ворует. Но все-таки нехорошо гибели патриарха радоваться.
Больше всех сокрушался Глеб. Я спрашиваю его:
Глеб, а патриархом-то сейчас кто будет? Отец Кирилл, наверное?
Кто? Кирилл? Да, никогда в жизни Кирилл не будет патриархом! Потому что Кирилл и водкой барыжил и сигаретами барыжил. В 90-ые годы они имели льготы на продажу табака, алкоголя и золота. Они всем этим занимались. Он негодяй, нечестный человек. Не выберут его патриархом!
Выберут, смотри, он самая раскрученная персона. Алексий умер, Кирилл будет патриархом.
Не поверил он мне тогда, а зря – я угадал. Хотя в церковных иерархия никогда особо не разбирался, и не интересовался ими, но это был очевидный ответ.
Дерзкие поцыки.
Как-то в автозаке ехали со мной два малолетки, лет по пятнадцать-шестнадцать. Надо сказать, что малолетки вообще почти все бродяги и стремяги, то есть дико блатные. Блатные просто до ужаса. Тяжело понять даже, что они говорят. Они решили доебаться до конвойного:
Слышь, братуха? Открой дверку, что-то тут дышать нечем.
Нет, не открою.
Ты чего, э? Ты слышишь, че те люди говорят?! Дышать нечем, тут накурено. Горло у меня заболит, я кашлять буду, как я на суде смогу выступить?
Да, мне по фигу, ты не кури.
Слышь? Ты че так с людьми базаришь? Ты понимаешь, что тут люди едут? Здесь накурено, я те говорю. Открой люк хотя бы. Ты че, попутал?
Мент сидит, злится, но видит, что мелкий малолетка до него доебался. Все молчат, слушают, что будет. Так, повеселиться.
Слышь? Ты че? Дверь-то откроешь мне или нет? Ты пацан, или марамойка зашкваренная?
Мент молчит.
Я не понял, ты че игнорируешь? Тебе реальные люди интерес задали! Ты че, перепутал вообще?!
Тут мент взорвался:
Я тебя сейчас, щенок, выволоку сюда. Здесь тебя задолблю!
Все ржут. Малолетки понимают, что им ничего не будет, мент бесится. Я сижу, мне вроде и смешно, но меня самого эти малолетки тоже начинают бесить этим блатовством. “Ну, до чего мелкие уроды?! Ладно. Сейчас в камеру приеду, отдохну”. Но когда их пересаживали, мент все-таки не удержался, и одному из них дубинкой по жопе навернул. Открыл боксик, один вылезает, он ему – хрясь! Второй проходил лицом к менту, специально повернулся, чтобы если бить, то по рукам, но мент не стал.
