Чтобы остановить поток сомнений, Дэвид занялся работой. Он дочитал до конца «Ключ к жизни вечной», предположительно написанный самим Челлини. Постигнув суть тайных знаний, скрытых в манускрипте, он понял, что двигало Кэтрин Ван Оуэн в ее поисках «Медузы». Она верила в магию. Она думала, что книга правдива и что зеркало действительно способно дарить силу бессмертия. Вот почему она сказала ему на стоянке «Ньюберри», что никогда не доверила бы эту рукопись кому-то другому, кроме него.
— Берегите книгу, — подытожила она. — Вы первый человек, который, на мой взгляд, может понять и использовать ее в поисках зеркала. Не разочаруйте меня.
Оказывается, Челлини рассказывал в «Ключе» не только о своих экспериментах с колдовством, которые включали в себя выкапывание мертвецов из освященной земли; конструирование особых устройств, предназначенных для выращивания гомункулусов; и создание философского камня. В рукописи был представлен подробный отчет о его собственном поиске бессмертия. Не довольствуясь чудесными вещами, выходившими из-под его рук, и дарованным ему творческим гением, Челлини связался с сицилийским некромантом по имени Строцци и с помощью магии задумал обрести величайший дар — секрет вечной жизни. Он жаждал всего времени мира! Не больше и не меньше! Время, за которое он мог бы воссоздать Природу в ее самых идеальных формах. Ему хотелось творить предметы неописуемой потрясающей красоты, от статуй и фонтанов до картин и модных украшений. Он напомнил Дэвиду другую великую и, возможно, вымышленную персону — Фауста, готового продать душу за знание и бессмертное существование.
В своих рассуждениях относительно сверхъестественных тем Челлини описал галлюцинации (во всяком случае, так думал Дэвид), в которых он, в сопровождении Данте, проник в таинственную область подземного мира. Он, по его словам, раскрыл секрет невидимости и сделал венок из магического тростника. Более того, ему удалось приоткрыть тайну вечной жизни. Этому способствовала вода из мистического пруда горгон, которая находилась в полости под стеклом «Медузы». Челлини писал, что зеркало могло наделять этим даром при условии «se il proprietary lo sa come approfondire» — то есть, «если владелец знал, как использовать его». На тосканском диалекте он пояснял, что зеркало следовало держать «близко к лицу и смотреть в него, словно в собственную душу». При этом амулет должен был озаряться светом луны — «постоянным спутником, но извечно переменчивой планетой». И он заканчивал свой отчет особым предостережением: «Сей дар не так прост и желаем, как можно представить. Я боюсь, что в конечном итоге за него придется заплатить большими муками и сожалением».
Сказать бы это миссис Ван Оуэн, подумал Дэвид. Он рассеянно начал новый круг.
— Аманда! — крикнула Эмма.
Отпустив руку дяди, она помчалась навстречу подруге, которая только что появилась на катке. Дэвид подъехал к трибуне и сел на скамью рядом с Сарой.
— Твоя дочь нашла себе компанию получше, — сказал он, развязывая шнурки на коньках.
— Не огорчайся. Они с Амандой неразлучны.
— Как ты себя чувствуешь? Не пора ли нам собираться и ехать домой?
Ее кожа напоминала полупрозрачный лед, и лицо без бровей, исчезнувших после химиотерапии, выглядело, как стеклянная маска. Только глаза — такие же темно-карие, как у Дэвида — все еще хранили яркую искру жизни.
— Нет, пусть Эмма немного порадуется. Когда я смотрю на нее, меня переполняет счастье. Я не знаю, сколько таких светлых и приятных минут мне осталось.
Еще одна констатация факта. Ее последняя фраза опечалила Дэвида. Он всеми силами пытался не думать о близкой кончине сестры, но любой разговор с ней, так или иначе, задевал эту тему. А разве могло быть иначе? Она уже почти год жила в ожидании смертного приговора. Сара проходила одну процедуру за другой, терпеливо переносила операции. Врачи меняли для нее медикаментозные курсы один за другим. И хотя в процессе ее лечения случались краткие периоды улучшения, общее развитие болезни неизменно вело к концу. Наступавшие ремиссии длились недолго.
— Знаешь, о чем я тоскую больше всего? — спросила она, как будто размышляла вслух.
Дэвиду не понравился такой поворот беседы, но если сестра хотела выразить свои чувства…
— Что не увижу, как вырастет Эмма.
Именно в эту секунду ее дочь развернулась и со смехом помахала им руками.
— Не волнуйся. Ты это увидишь.
Дэвид знал, что его слова — ложь. Небольшое временное улучшение могло перейти в финальную стадию болезни. И Сара тоже понимала, что обречена.
— Ты выглядишь лучше. Гэри говорил, что курс новых лекарств стабилизировал твое состояние. Ты скоро пойдешь на поправку.
Она похлопала его по руке и, наблюдая за Эммой, сказала:
— Ты застудишь ноги. Быстро надевай ботинки.
Он снял коньки и последовал ее совету. Ботинки казались холодными как лед.
— Я все отдала бы за то, чтобы действительно выздороветь, — шепотом добавила Сара.
Дэвид снова подумал о странном разговоре с Кэтрин Ван Оуэн.
— Все что угодно? — спросил он намеренно небрежным тоном.
— О чем ты?
Сара уже успела забыть о сказанных словах. Сильнодействующие лекарства ослабляли концентрацию внимания, и порой она теряла нить беседы.
— Ты на самом деле согласна на все… лишь бы продолжать жить?
Она сделала глубокий вздох и посмотрела на детей, которые катались на катке.
— Я никогда не думала, что приду к такому выводу, — ответила она. — Мне, как и всем здоровым людям, казалось, что я тихо и мирно проживу жизнь до конца. Без всяких проблем и осложнений. Без боли и жалоб.
Она закашляла и поднесла руку в перчатке к бесцветным тонким губам.
— Но люди думают так, пока у них все в порядке, — продолжила она. — Пока с ними не случается ничего плохого. А теперь у меня другой взгляд на этот вопрос.
Он услышал в ее голосе едва заметные нотки горечи.
— Теперь я отдала бы за жизнь что угодно — все, что только потребовалось бы. Чтобы состариться вместе с Гэри. Чтобы смотреть, как Эмма играет в сводном городском оркестре. Чтобы сходить на ее выпускной бал, а затем увидеть, как она заканчивает колледж. Чтобы узнать, кто будет ее первым возлюбленным и как она распорядится своею судьбой. Чтобы увидеть ее зрелой женщиной, с детишками и мужем. Я хочу этого, Дэвид! Хочу!
В уголках ее глаз заблестели слезы.
— Я никогда не думала, что буду цепляться за жизнь с такой жадностью. Мне стыдно быть слабой, но я ничего не могу с собой поделать…
— Тебе не в чем винить себя, милая, — сказал Дэвид, обнимая ее за плечи и прижимая к груди. — Ты самая смелая женщина из всех, кого я знаю. И ты имеешь право цепляться за жизнь. Потому что ты уже прошла через ад.
Он вспомнил слова миссис Ван Оуэн: «Я обещаю, что ваша Сара проживет очень долго». Они отдавались в голове резким гулом треснувшего колокола. По щекам Сары катились слезы. Проезжавшие фигуристы косились на нее.
— Я не хочу, чтобы Эмма увидела меня в таком состоянии, — прошептала она, зарывшись лицом в его плащ.
— Не тревожься. Она сейчас болтает с Амандой.
— Просто мне нужно было высказаться, понимаешь?
— Ты можешь делиться со мной любыми мыслями. Ты же знаешь, что я всегда приму тебя такой, какая ты есть.
Она шмыгнула носом и улыбнулась.
— Помнишь, когда мы учились в школе, ты сказала мне, что ни одна девчонка не пойдет со мной на свидание, если я не избавлюсь от перхоти? — продолжил Дэвид. — И что я плохой танцор, потому что стою на месте и просто виляю задницей?
