Лучше не бывает

думала она. До поезда, на котором она, Пирс и Мэри должны были возвратиться в Дорсет, еще оставалось немало времени. Пола решила: пойду-ка я в Национальную галерею, оставлю вещи в гардеробе и посмотрю картины. Она вышла на жаркую многолюдную улицу и стала ловить такси. «Волна жары продолжится» — гласило объявление.

Пола знала толк в картинах, они доставляли ей интенсивное, совершенно чистое и поглощающее ее наслаждение, которое не давало никакое другое искусство, хотя на самом деле литературу она знала гораздо глубже. Однако сегодня, поднимаясь по знакомой лестнице и сворачивая налево к золотой компании итальянских примитивистов, все, о чем она могла думать, — был Эрик, чей образ, исчезнувший, пока она охотилась за книгами, теперь вернулся с новой силой. Эрик медленно, медленно двигался в ее направлении, как большая черная муха, ползущая по земному шару. Она только что получила от него открытку из Коломбо.

Пола вспомнила руки Эрика. У него были странные квадратные руки с очень широкими плоскими пальцами и длинными шелковистыми золотистыми волосами, которые росли не только на тыльной стороне ладоней, но доходили до второго сустава пальцев. Кольцо с печаткой утопало в этой темно-золотистой траве. Возможно, что именно руки навели его на мысль стать керамистом. Пола как будто чувствовала сейчас холодный запах мокрой глины на его руках. Эрику лишь однажды удалось заработать себе на жизнь керамикой в Чезвике. Поле нравился недостаток светскости в нем, ей нравились его руки, творящие чудеса с вертящейся глиной, ей нравилась глина. Все это было так не похоже на Ричарда. Наверно, я влюбилась в руки Эрика, думала она, а может быть, я влюбилась в глину. Эрик казался ей, в отличие от Ричарда со свойственной ему смесью интеллектуальности и сложной чувственности, таким надежным и естественным. А все же Эрик был невротиком, считала она поначалу. Он только представлялся естественным человеком, ремесленником — в забавной блузе и с львиной копной нечесаных золотых волос. Большой Эрик, крупный мужчина… Тем сильнее был ошеломительный ужас, когда Эрик потерпел поражение… от Ричарда. Мог ли Эрик простить ей это поражение? Она вдруг подумала: может быть, он возвращается с целью убить меня. Может быть, это единственное, что может вернуть ему покой. Убить меня. Или Ричарда.

Ричард. Пола, которая до этого спокойно бродила по залам, вдруг остановилась как вкопанная перед картиной Бронзино «Венера, Купидон, Безрассудство и Время». Особая картина для Ричарда. «Вот — подлинная порнография для тебя», — она как будто слышала высокий голос Ричарда. «Единственный настоящий поцелуй, когда-либо изображенный в живописи. Есть поцелуи и поцелуи. Пола, Пола, подари мне поцелуй Бронзино». Пола вернулась на середину комнаты и села. Ричард давно, еще до женитьбы, «завладел» этой картиной Бронзино. Он был первым, кто заставил ее действительно увидеть ее, и она стала символом их влюбленности, и хотя это чувство прошло, но тем более дорогим оставался для нее этот образ. Он был своего рода воплощением чувственности Ричарда, развращенности Ричарда, и она приняла сразу ее с тем же мгновенным удивлением, как и самого Ричарда. Целомудренная Пола, холодная Пола, Пола — синий чулок нашла в дьявольски развратной природе мужа сад немыслимых наслаждений. Пола была не способна на блаженство вне брака. Но ее замужняя жизнь, действительно, стала блаженством.

Пола сидела и смотрела на картину. Изящно вытянувшись, обнаженная Венера томно оборачивается к грациозно изогнувшемуся нагому Купидону. Его левая рука поддерживает ее голову. Его правая рука длинными пальцами охватывает ее левую грудь. Его губы слегка прикасаются к ее губам или даже чуть отдалены от них. Долгий, застывший миг остановившейся как во сне страсти перед головокружительным порывом. На фоне спокойных масок и искаженных лиц Безрассудство собирается осыпать розовыми лепестками тянущуюся друг к другу влюбленную пару, а в это время старый распутник Время взмахивает длинной могучей рукой над всей этой сценой — и все эти прелести обречены неминуемому концу. «Ты подходила к моей картине, Пола?» — спрашивал обычно Ричард, когда Пола посещала галерею. Последний раз он спросил об этом в конце их первой и единственной ссоры, которая произошла из-за Эрика. Он сказал это, ища примирения. Она не ответила.

Пола попросила таксиста остановиться на углу Смит-стрит и Кингз-роуд. Она помедлила у бакалейной лавки, и бакалейщик, узнав ее, улыбнулся и поклонился. Она улыбнулась в ответ быстрой вымученной улыбкой и пошла по улице. Это был идиотский способ мучить саму себя, такой же идиотский, как возникший вдруг в прошлом году импульс позвонить Ричарду на работу. Она слушала целую минуту, как знакомый голос сказал: «Биран», а потом удивленно: «Алло? Алло?», и тут она повесила трубку.

Сейчас она медленно шла по тенистой стороне улицы, дом был на другой стороне. Она уже могла видеть переднюю дверь, бывшую некогда голубой, а ныне выкрашенную в модный оранжево-коричневый цвет. Он перекрасил дверь, подумала она, его это заботило, он просматривал каталоги и выбирал. Подойдя ближе, она подивилась чистоте стекла, а кроме того, в окне стоял ящик с цветами, это что-то новенькое. И она подумала: а чему я удивляюсь? Я, должно быть, предполагала, что без меня все зарастет паутиной, погрузится в запустение. Я, должно быть, предполагала, что без меня Ричард будет деморализован, сломлен, с ним будет кончено. Да, я так думала. Как это ему пришло в голову выбирать новый цвет для двери без меня? Она остановилась в тени напротив дома. Нельзя было опасаться, что в это рабочее время Ричард окажется дома. Пола положила руку на левую грудь, обхватив ее пальцами так же, как Купидон охватывает пальцами грудь своей матери. Она думала, осмелится ли она перейти улицу и заглянуть в окно, выходящее на улицу, когда вдруг произошло нечто ужасное. Необыкновенно привлекательная и хорошо одетая женщина быстро прошла по улице, остановилась у входа в дом Ричарда и вошла, открыв дверь ключом.

Пола быстро повернулась и стремительно пошла назад по Кингз-роуд. Горячие, гневные слезы текли из ее глаз. Она знала сейчас, знала всею мучительной, грызущей болью где-то в середине тела, что она не только предполагала, что Ричард без нее будет деморализован, сломлен и неспособен покрасить переднюю дверь. Она также, но не умом, а всею плотью и сердцем, чувствовала, что без нее Ричард одинок.

Джессика Берд не посещала Джона Дьюкейна. Это никогда не казалось ей особенно важным. Джон всегда говорил, как безрадостен его дом, и какое для него удовольствие быть у нее в гостях. Поэтому они обычно, а в последнее время всегда, встречались у Джессики, а не в его доме на Эрлз-Корт.

Джессика не чувствовала себя от этого ущемленной. Теперь, однако, дом Дьюкейна стал казаться ей местом загадочным и магнетическим, как будто там находился какой-то предмет, талисман, содержащий секрет перемены его сердца. Ей снились кошмары об этом доме, в них он превращался во все расширяющийся лабиринт темных комнат, по которым она испуганно и потерянно блуждала в поисках Джона. Джессика до сих пор не верила, что он бросит ее. Она не видела в этом смысла, ведь она просила так мало. Но еще не дошла до того, чтобы сказать ему: заведи другую любовницу, я вынесу это. Но, взяв с него обещание сказать ей, когда он заведет другую любовницу, она почувствовала, что в каком-то смысле смирилась с этим. Но что же тогда заставляет его предпринимать лихорадочные попытки избавиться от нее? Для этого безумства Джессика не находила никаких причин, и потому она не принимала его всерьез. Тут, наверно, какое-то недоразумение, думала она, какая-то ошибка.

Когда кто-то сильно влюблен — а Джессика все еще сильно любила — трудно поверить, что чувство возлюбленного к тебе ослабело. Находят любые другие объяснения — только не это. Впрочем, Джессика уже пережила кризис смерти и возрождения, когда Джон перестал быть ее любовником. Она уже распалась ради него, и снова воскресла, и это убедило ее в ее личном бессмертии. С тех пор Джон был включен в самую сердцевину ее бытия, таким образом, он не мог больше ранить ее, это перестало быть простым «романом». А то, что он вздумал отнять это у нее, казалось простым своеволием.

Существуют таинственные действия человеческого ума, они подобно блуждающим огням облетают весь мир, причиняя боль, калеча, но при этом те, кто их породил, даже не подозревают об этом. Не ведают о силе и последствиях этих умственных испарений. Только о святых можно с уверенностью утверждать, что у них отсутствуют эти блуждающие щупальца, обыкновенный же человек наделен свойством порождать их, так же, как он наделен духовной силой появления во снах других людей. Таким образом, мы можем стать кошмаром друг для друга, и люди у себя дома могут страдать от унижения и даже вреда, причиненного теми, в чьем сознании они едва промелькнули. Образы, проецируемые разумом, приобретают собственную