Лучше не бывает

доставлявшие близнецам такую радость, были кошмаром дяди Тео. Их множественность и случайность угнетали его. Божий замысел едва пробивался через непрозрачность их состава, а там, куда он проникает с трудом, — хаос и отчаянье. Так казалось Тео, и если для близнецов это была сокровищница любимых индивидуальностей (близнецы огорчались, что не могут уделить внимание каждому камню, и уносили их домой), то для дяди Тео это был отвратительный хаос, в котором не присутствовало духовное начало. Страдает ли природа в этом своем самом удаленном от промысла состоянии или просто погибает, размышлял Тео. Хаос и отчаянье. А не было ли все вообще хаосом и отчаяньем, не было ли все лишь протяжением бессмысленной случайной материи, и не был ли он сам так же никчемен, как эти камни, раз во всем этом нет Бога?

Камешки казались или лиловыми, или белыми, но при ближайшем рассмотрении они все были окрашены по-разному, и размер, и форма отличались многообразием. Все были вроде бы круглые. Но одни — плоские, другие — продолговатые, некоторые — сферические; некоторые были почти прозрачны, другие испещрены в большем или меньшем количестве пятнышками, одни однородны, другие почти черные, попадались красновато-коричневые, а иногда бледно-зеленые или фиолетовые с голубым оттенком. Тео, роясь в них, раскопал маленькое отверстие, на дне которого лежали влажные и сверкающие камешки, скрытые от скучной, нагретой солнцем поверхности. Он поднял один из них, чтобы рассмотреть как следует. Это был плосковатый серый камень с впечатанным в него веероподобным, едва различимым ископаемым. Не было смысла сохранять его для близнецов. У них много было на него похожих. Тео насухо вытер его о брюки, стряхнув песок. А потом очень нежно и деликатно положил Пирсу на позвоночник — около поясницы, установив на одном из позвонков, чей тонкий деликатный очерк был ему видим. Пирс слегка застонал. Тео подобрал другой камешек и положил его на правое плечо Пирса, а затем для равновесия — другой камень на другое плечо. Увлекшись этим занятием, он слегка сдвинул Минго и стал покрывать спину Пирса симметричным рисунком плоских камней. Он очень осторожно выкладывал гальку, сначала вытирая каждый камешек, а потом согревая в ладонях (камни с поверхности не годились — они были слишком разогреты солнцем), прикасаясь кончиками пальцев к нагретой плоти, покрытой песком и слегка шероховатой на ощупь. Эта деятельность достигла своего пика, к которому дядя Тео жадно стремился и приход которого нарочно замедлял, дразня себя, когда он — о, так нежно и медленно — положил по камню на вершины обеих ягодиц Пирса.

Но тут раздался звук шагов по песку, и две тени упали на них. Пирс повернулся, сбросив с себя камни, и сел. Черт побери, думал Тео, черт, черт, черт.

— Разрешите нам взять Минго? — сказал Эдвард. — Он нам нужен в игре в перья.

— Он не пойдет, — сказал Пирс, — у него припадок любви к дяде Тео. — Пирс не стал прикрывать свой срам ради Генриетты, которая привыкла к мужской наготе.

— Он пойдет, если мы его особенно попросим, — сказала Генриетта. — Он такой вежливый пес.

— Иди, Минго, хватит лениться, — сказал Тео, скидывая собаку со своих ног.

— Ну что, видели летающие тарелки в последнее время? — спросил Пирс.

— Да, вчера видели одну. Мы думаем, это та же самая.

— Забавно, правда, — сказал Пирс, — кроме вас двоих никто не видит летающие тарелки!

Близнецы гордились этим своим свойством — видеть летающие тарелки.

Эдвард, поднимавший слегка сопротивляющегося Минго на все четыре лапы, сказал:

— О, как бы я хотел, чтобы дождь пошел!

Генриетта сейчас отозвала брата в сторону и что-то шептала ему. Эдвард отпустил Минго, который сразу же рухнул. После многих перешептываний Эдвард откашлялся и обратился к Пирсу в тоне, который дети называли официальным. «Пирс, у нас тут кое-что есть, что мы хотели бы преподнести тебе».

— Что? — спросил Пирс равнодушно.

Близнецы подошли к нему, и Пирс вяло приподнялся, опираясь на локоть.

— Вот, — сказал Эдвард, — мы бы хотели, чтобы это было у тебя, твое.

— Вместе с нашей любовью, — сказала Генриетта.

Эдвард протянул что-то, и Пирс взял это коричневой рукой, усыпанной песком. Тео, заглянув, увидел, что это была окаменелость, редкая и замечательная, совершенный аммонит. Деликатная, чуть зубчатая спираль ракушки отпечаталась на обеих сторонах камня, Пирс перевернул его в руке, море округлило края и чуть стерло линии ископаемого — именно так, чтобы породить предмет великой красоты. Тео знал, что дарение аммонита означает для близнецов большую жертву, они ценили свои камни и с эстетической, и с научной точки зрения.

— Спасибо, — сказал Пирс, довольно неловко держа камень.

Эдвард отошел назад, как бы для поклона, а затем быстро переключил свое внимание на Минго, снова пытаясь оживить его. Пирс лениво встал на ноги. Близнецы, часто повторяя «хороший мальчик» и «ну, пойдем же», пытались соблазнить Минго следовать за ними, и они уже отправились в путь по лилово-белой равнине, когда вдруг Пирс неожиданно дернулся и выпрямился, как если бы его ударило током. Затем он скрутил свое тело подобно пружине, отвел руку назад, крутанулся на пятках и мощным броском послал аммонит, закрутив его, далеко в море.

Эдвард и Генриетта, увидев, что произошло, замерли как вкопанные. Тео встал. Пирс повернулся спиной к морю. Близнецы продолжали путь, странно петляя, Минго бежал за ними.

— Ты настоящая маленькая свинья, — сказал Тео Пирсу, — что на тебя нашло?

Пирс посмотрел на него через плечо, лицо его было трудно узнать — оно было искажено, как японская маска. Тео подумал: с ним что-то творится, он сейчас заплачет.

— Спокойно, Пирс.

— Я так жутко несчастен.

— Ладно. Но не надо вымещать это на близнецах.

— Наверно. Но какая разница. Я ненавижу всех. Все — черно.

Представляя себе, как он обнимает нагого куроса, Тео опустился на камни и подложил под себя руки. Пирс стоял между ним и водой, дергаясь и содрогаясь своим коричневым телом, как узник в цепях, на фоне сияющей голубизны моря и неба.

— Держи свою черноту внутри себя, — сказал Тео, — не передавай другим.

— Если я буду держать это внутри, я умру, наверно. Был ли ты когда-нибудь безнадежно влюблен, дядя Тео?

— Да. — Бессмысленно даже пытаться описать это, подумал Тео, вжимая ладони в гальку.

Вяло ссутулясь и гримасничая, Пирс подобрал свою одежду и медленно пошел по берегу в направлении, противоположном тому, куда ушли близнецы. Тео хотел, было, позвать его назад. Но потом подумал: о, дай ему уйти, с бесплодной любовью ничего не поделаешь, ее нужно просто перенести, я перенесу. Я перенесу.

Он поднялся, но не пошел за Пирсом. Он пошел туда, где вдалеке сидели близнецы и рядом с ними Минго. Они не играли в перья. Когда он подошел поближе, то увидел, что Генриетта плачет.

Минго встретил Тео так, будто они не виделись год. Тео сел рядом с Генриеттой. «Перестань, малышка, не горюй. Пирс очень несчастен, ты ведь знаешь. А когда люди несчастны, они порой заставляют других страдать чисто автоматически».

— Зачем он это сделал? — крикнул Эдвард возмущенно. — Если он был ему не нужен, так вернул бы нам. Он был такой красивый.

— Это был самый красивый из всех, — хныкала Генриетта. — Эдвард не хотел дарить его, а я его уговорила, только чтобы порадовать Пирса. О, если бы я этого не делала!

— Никогда не жалей о добром поступке, — сказал Тео, — в нем больше смысла, чем ты думаешь. Пирс будет извиняться, и вы должны простить его.

Близнецы, слегка поспорив, согласились, что они простят Пирса. Генриетта еще оплакивала печальную судьбу аммонита на дне моря, но Тео и Эдвард стали вместе утешать ее, представляя, как счастлив он будет среди крабов и рыб, и насколько там лучше, чем в пыльной спальне Пирса.

Зачем я сделал это, спросил себя Пирс, натягивая брюки. Я скажу им, что прошу прощения, думал он, но что толку. Ну ладно, наплевать. Я ненавижу всех. Наверно, я становлюсь плохим, как говорит Барбара.