пробормотала Ифе, пару раз шмыгнув носом. Я заметила, что и она тоже с трудом удерживается от слез. Мне бросилось в глаза, какие у нее стали шершавые руки — можно было подумать, все это время она работала посудомойкой. — Даже не знаю, с чего начать. Но я пока побуду здесь. Так что можно не торопиться.
Очень медленно я развернула письмо тетушки Мойры, успев краем глаза заметить, как окаменели лица сестер. Бумажная птичка, в которую я успела превратить теткино письмо, вдруг превратилась в какое-то подобие лодки.
— Время у тебя будет, — пробормотала я. Жалкие остатки того счастья, чувства безопасности, которые еще оставались в моей душе, вдруг разом будто обратились в камень. — Потому что мы едем в Малахайд.
Всю дорогу мы молчали.
Поезд, отходивший из Корка в девять тридцать, этим утром оказался забит до отказа. Из-за пара, курившегося над мокрой одеждой набившихся внутрь пассажиров, вагон смахивал на русскую парную. Нам с сестрами удалось обнаружить местечко возле окна подальше от вагона-ресторана. Мы сделали это намеренно — потому что если бы кому-нибудь из пассажиров удалось уловить хотя бы несколько слов из нашего разговора, он наверняка бы схватился за стоп-кран, после чего бросился бы звонить в полицию.
Попытайся понять — мы ведь не какие-то закоренелые убийцы… просто три перепуганные насмерть девушки — разве мы могли вести себя иначе? Так что если кому-то из хладнокровных убийц и удается вывернуться, когда они стоят перед судьей, — что ж, их счастье. Поставь себя на наше место — и все сразу станет ясным. Любить его — или убить? Еще не забыл этот простенький вопрос, а? Проблема только в одном — одно убийство всегда тянет за собой другое. И почему-то эта цепочка никогда не кончается, вот ведь в чем ужас-то! Понимаешь, что я хочу сказать?
— Я не взяла с собой оружие, — прошептала я, обращаясь к сестрам и при этом старательно улыбаясь двум пожилым мужчинам, сидевшим напротив нас.
— Заткнись, дура! — зашипела Фиона. Она приготовила нам в дорогу сандвичи и термос с чаем — точно так же, как много лет назад, когда наши родители уезжали на всю ночь, оставив ее «на хозяйстве».
Пока мы ехали на вокзал, Ифе не проронила ни слова. Три года, которые она пропадала где-то, не прошли для нее даром, оставив свой след на лице моей сестры, но грустные морщинки не могли рассказать нам всего. Можешь назвать меня циничной стервой, если хочешь, но ее по-прежнему окружала аура той безмятежности, невинности и чистоты, обзавестись которой можно было, только если проводить бесконечные часы в обществе отца Мэллоя. И перед ней оказались бессильны даже угрозы тетушки Мойры. По-моему, Ифе даже в голову не пришло отказаться ехать с нами в Дублин — хотя готова поспорить на что угодно, у нее в запасе было немало укромных мест, где она могла бы отсидеться, пока не минует опасность. «Один за всех, все за одного», — объявила она, отправляясь на вокзал, чтобы купить три билета на поезд. Я чувствовала, что за это время в сестре произошла какая-то резкая перемена — но дело тут было вовсе не в убийстве. Внутри нее как будто зажегся свет… которым она не могла или не хотела поделиться с нами.
— Мне нужно кое-что вам показать, — наконец прошептала она, когда после Мэллоу вагон почти опустел. До Дублина оставалось совсем немного.
Мы с Фионой вытянули шеи — и увидели, что она держит в руке.
Это бы мужской бумажник.
— Вытащила его из кармана у Джима, — пояснила Ифе. Заново пережив этот миг, она слегка побледнела и замолчала, словно ей вдруг стало нечем дышать. — Сама не знаю, зачем мне это понадобилось.
Потертый кожаный бумажник… Мне не терпелось заглянуть в него. Но я предоставила эту сомнительную честь Ифе. Внутри оказалось то, что я и ожила увидеть: какие-то счета и несколько банкнот. Но потом, порывшись в бумажнике, моя сестренка вытащила водительское удостоверение, и мы увидели фотографию. Да, это он — знакомая белозубая улыбка, взгляд, от которого у девчонок слабеют колени. Только вот значившееся в документе имя было мне незнакомо — впрочем, чего-то в этом роде я и ожидала.
— Стало быть, его зовут Джим О'Дрисколл, верно? — сказала я.
— Звали, — тоном школьной учительницы поправила Фиона. — Что-нибудь еще?
Ифе высыпала содержимое бумажника на ладонь. Но там не было ничего интересного — старый билет на поезд и использованная телефонная карточка. Впрочем, я обратила внимание, что в кармашке есть что-то еще. Осторожно пошарив внутри, я нащупала что-то вроде прилипшего клочка бумаги.
Сложенный вчетверо листок, пожелтевший и обтрепанный на сгибах.
— Что это такое, по-вашему? — спросила Ифе, понизив голос, — по проходу между рядами кресел шел кондуктор. Перед Дублином у пассажиров обычно еще раз проверяли билеты.
Едва дыша от волнения, я осторожно расправила листок — у меня было такое чувство, что я вот-вот приоткрою завесу тайны, скрывающую жизнь единственного мужчины, который меня когда-либо интересовал — не считая, разумеется, собственного отца. Листок заупрямился было, словно желал помешать мне вторгнуться в чью-то жизнь, и наконец неохотно подался.
Перед нами был сделанный от руки рисунок, очень похожий на старинную карту пиратского клада, набросанную чьей-то неловкой рукой. Так мог рисовать ребенок. На севере, среди густых, непроходимых чащоб скрывалась маленькая фигурка с тростью в руке. В самом низу, в том месте, где набегавшие волны выбросили на берег какое-то диковинное чудище вроде осьминога, прямо на берегу скорчилась на тропинке женская фигурка. Я присмотрелась и увидела, что шея у женщины сломана.
— Господи помилуй… Да ведь это, похоже, Сара! — ахнула я. Это вышло так громко, что кондуктор обернулся и с любопытством посмотрел в мою сторону. Я кокетливо захихикала — наверное, вышло достаточно удачно, потому что он, покачав головой, двинулся дальше.
В том месте, где, по логике вещей, должен был быть восток, на карте был изображен лес; вековые дубы-колдуны с сучковатыми ветками и в островерхих шапках простирали вперед руки, с кончиков пальцев у них срывались небольшие молнии. Светловолосые девушки спасались бегством от волков, а те, похоже, не слишком торопились растерзать их в клочья — во всяком случае, вид у них был такой, словно у них и без этих девиц было полным-полно другой добычи.
Но в этом рисунке была одна деталь, которая сразу приковала к себе мое внимание — казалось, тут пытались что-то нарисовать, а после стерли ластиком, но следы карандаша еще можно было разглядеть, хоть и с трудом.
— Слушайте… Похоже, это замок! — пробормотала я, разглядывая рисунок на свет. Точно! Я оказалась права — Джим раскрасил ворота замка в черный цвет, воспользовавшись для этой цели специальным маркером. За стенами замка кто-то сидел, крутя рукоятку чего-то, сильно смахивающего, по-моему, на радиоприемник. Мне показалось, фигура принадлежит мужчине. Голову его окружали какие-то спиральки — присмотревшись, я поняла, что это такое… «электроволны», которые он излучал. И… да-да, ты не ослышался, он сидел, поскольку не мог встать, и на это у него была чертовски уважительная причина.
Обе ноги у него были сломаны. Такое впечатление, что кто-то намеренно проделал с ним этот фокус, а после бросил тут умирать. Принц, вспомнила я. Принц из той сказки, что когда-то рассказывал Джим. Ему не повезло — он упал с лошади. А его родной брат Оуэн убил его и присвоил его корону. На этом рисунке он уже умирал. Проклятье, как же его звали, этого принца? Черт… не помню.
За окном промелькнули бетонные стойки опор — первое предупреждение о том, что мы с сестрами вступили на вражескую территорию.
«Следующая станция — Дублин, железнодорожный вокзал, — объявил нараспев насморочный голос диспетчера. — Конечная станция — Дублин, железнодорожный вокзал. Благодарим вас за то, что вы воспользовались поездом нашей компании».
С таким же успехом он мог объявить, что поезд прибывает в тюрьму Дочас. Мы уже слышали, как ее
