— Разве папы еще нет? — удивился Костюнчик.
— Нет. Он в караул назначен.
— Папа? В караул?!
— Ну да, в караул!
Полковник Гурин занимал большую и удобную квартиру. Хотя семья состояла всего из трех человек и приходящей домработницы, в распоряжении Турина было четыре комнаты. Самая просторная из них была отведена под столовую, которую Анна Павловна почему-то называла гостиной. Впрочем, и спальню она называла не спальней, а будуаром. Имел свою отдельную комнату и Костюнчик.
Любой, заглянувший в комнату юного Турина, сделал бы вывод, что ее хозяин всесторонне развитый и очень интересный человек. Об этом убедительно рассказывали три больших шкафа, битком набитые книгами, и другие предметы, находившиеся в комнате. Так, например, на стене, над широкой ковровой кушеткой, служившей
Костюнчику кроватью, висели две скрещенные рапиры и маска. Чуть ниже поблескивали черной кожей боксерские перчатки. Кроме письменного стола, в комнате стоял еще маленький столик. Он полностью был завален бесчисленным количеством панелек, конденсаторов, сопротивлений, ламп, трансформаторов, проводов и прочих радио- и электродеталей. На широком подоконнике горбился микроскоп и валялось несколько кассет от фотоаппарата. Сам фотоаппарат в желтом кожаном футляре висел на дверце одного из книжных шкафов. На письменном столе грудились учебники и тетради. Вместо письменного прибора поблескивал лаком и никелем изящный приемник «Звезда».
Однако было бы ошибкой думать, что хозяин комнаты, кроме учебы и чтения, увлекается фехтованием, боксом, знает радиодело и любит путешествовать с фотоаппаратом на боку. Также глубоко ошибся бы и тот, кто решил, что Костюнчик, стремясь углубить свои познания невидимого простым глазом мира, проводит долгие часы, склонившись над микроскопом. Все эти предметы, от рапир до микроскопа, были следами случайных и кратковременных увлечений Костюнчика.
Под влиянием безмерно обожавшей его матери Костюнчик чуть ли не с пеленок привык считать себя особо одаренным ребенком. С раннего детства Анна Павловна уверяла Костюнчика, что он не похож на других детей — своих сверстников, что он лучше их, красивей и умней. Она прививала сыну уверенность в ожидавшем его светлом и безоблачном будущем, в высоких наградах и всеобщем преклонении перед его, Костюнчика, исключительной одаренностью. И Костюнчик поверил матери. Ведь так приятно считать себя одаренной личностью. Он и в самом деле от природы был наделен хорошей памятью и способностями, свойственными любому ребенку его возраста. Но над тем, для чего ему даны эти способности, Костюнчик не задумывался и развивать их не пытался. Трудиться он не любил. Ему казалось, что мать права, что успех придет к нему сам по себе, так же, как приходит к человеку физическая зрелость, и ждал этой поры.
Года полтора тому назад, посмотрев кинокартину «Фанфан Тюльпан», Костюнчик захотел изучить фехтование. Случайное увлечение подогрел рассказ сведущих людей о том, что хороший фехтовальщик простой крепкой палкой может отбиться от нападения пяти- шести человек. Костюнчик рьяно взялся за дело. Но уже первые попытки овладеть этим благородным искусством охладили юношу. Оказалось, что умение молниеносно наносить и парировать удары приходит только после долгой и очень тяжелой тренировки. От первого же серьезного занятия у Костюнчика заболел каждый мускул, каждая косточка. С тех пор рапиры спокойно пылились и ржавели на стене над кушеткой.
Увлечение боксом было тоже недолгим. Оказалось, что даже на тренировочных занятиях люди дерутся всерьез. Высокий и крепко сложенный Костюнчик схватился с худощавым и юрким пареньком из трудовых резервов. Паренек едва доставал ему до плеча. Костюнчик был уверен, что легко добьется победы над своим невзрачным противником. Но на первой же полмннуте схватки перчатка юркого паренька плотно припечаталась к лицу Костюнчика. В его мозгу вспыхнули оранжевые искры, из носа закапала кровь, из глаз — слезы. К величайшему смущению своего противника, тренера и всех окружающих, Костюнчик разревелся, как ребенок. С боксом было покончено навсегда.
Такими же кратковременными оказались и остальные увлечения Костюнчика. В брошюрах для юных радиолюбителей все было довольно понятно, а вот на практике… От детекторных приемников он отмахнулся: «Не стоит возиться. Детская забава» — и сразу взялся за многоламповый. Дело, однако, на лад не пошло. Работа оказалась очень кропотливой, требовала усидчивости и терпения. Кроме того, при монтаже приходилось много паять, а электрический паяльник с успехом выполнял только одну совсем ненужную функцию — обжигал руки. Медные проволоки никак не хотели облуживаться, а облуженные — не припаивались куда следует. От горячей канифоли в комнате стоял чад, болела голова, а олово с паяльника попадало куда угодно: на столик, на пол, на брюки, даже на пальцы, только не туда, куда нужно. Кроме того, Костюнчик скоро понял, что в радиотехнике уже и до него сделано очень много. Убедился в том, что он стоит у самой подошвы, а вершина познания радио находится на такой заоблачной высоте, куда у него не хватит терпения взбираться. А значит, он никогда не будет в числе самых первых, самых славных, открывающих новые, неисследованные высоты науки.
А стать самым первым, самым известным, таким, о котором все говорят, на кого с любопытством оглядываются на улице, Костюнчику очень хотелось. По существу, ему было безразлично, в чем стать первым: в фехтовании, боксе, цветной фотографии или ботанике, только бы первым.
Шкафы в комнате Костюнчика были забиты книгами, рассказывавшими о смелых, энергичных людях, которые ставили перед собою высокие, благородные цели и боролись за достижение их. Это были книги о людях большой мечты и сильной воли. Таким людям были не страшны никакие препятствия и лишения. Даже физические мучения и сама смерть не могли сломить героев. Костюнчик хотел быть похожим на них. В мечтах он часто воображал себя то Спартаком, то Гарибальди, то Степаном Халтуриным. Он то вместе с профессором Трухановым спускался в недра земли, то, стоя на перекинутых через седло стременах, с клинком в руке вел в смертельную атаку на белые полки кипящих от ненависти кочубеевских конников.
Все невзгоды, переживаемые героями книг, не страшили юношу. Он был убежден, что с легкостью перенес бы любые невзгоды, попади он в такие же условия. Костюнчик часто размышлял о том, учился ли Кочубей виртуозной езде на горячих лошадях или это у него прирожденное. С год тому назад на даче он попробовал ездить верхом на смирной хозяйской лошаденке. У хозяина нашлось даже старое, ободранное, но все-таки настоящее военное седло. И вдруг в настоящем, военном, описанном во многих книгах седле Костюнчик почувствовал себя очень неудобно. У лошаденки был добродушный характер и спокойный неторопливый шаг. Костюнчику же казалось, что она нарочно подпрыгивает на ходу, чтобы доставить всаднику побольше неудобств. «Может быть, когда лошадь побежит, будет лучше», — подумал юноша и, выехав за околицу, принялся изо всех сил нахлестывать клячу концом ременного повода. «Эх, жаль, шпор нет, а то бы я ей показал», — с сожалением подумал он. Однако лошаденка и без пришпоривания послушно потрусила стариковской неходкой рысцой. Вцепившись обеими руками в переднюю луку и вспоминая, что во всех прочитанных им книгах всадники сжимали ногами бока лошади, Костюнчик проехал с километр рысью. Сжать ногами бока лошади он так и не смог. Ноги сразу же устали и начали ныть. Обратно он вернулся шагом, испытывая горячее желание идти пешком и вести лошадь в поводу. Если бы не соседские мальчишки, он так бы и сделал. Но он боялся насмешек. А когда во дворе Костюнчик слез с седла, ноги окончательно отказались служить ему. Два дня после этого провалялся он в постели, поднимаясь только за тем, чтобы поесть, и то присаживался осторожно, на краешек стула. Больше Костюнчик не сделал ни одной попытки поехать верхом.
Осенью, вернувшись в школу, он несколько раз с небрежным видом говорил, что летом много ездил верхом, и азартно принимался толковать о шенкелях, тренчиках и прочих вещах, имеющих отношение к верховой езде. Однако на ребят это не производило никакого впечатления. Летом многие побывали в деревне и ездили верхом. Некоторые даже честно признавались, что не знают, где у седла тренчик и для чего он нужен, так как, гостя летом у родственников в колхозах, ездили на лошадях без всяких седел.
Костюнчик доучился до девятого класса, а обещанное матерью выдающееся положение все не приходило. Среди своих сверстников он всегда отличался примерным поведением. В первых классах он никогда не принимал участия в мальчишеских играх, нередко кончавшихся междоусобной дракой. И не моральные принципы удерживали его от участия в междоусобицах, а простая боязнь получить затрещину от более смелого противника. Его штанишки и рубаха всегда были чистыми и целыми. На них никогда не
