заплатить сейчас Караулов мог, сколько бы ни запросили. Особенно если бы удалось уехать отсюда спокойно, не спеша, забрав с собою все, что удалось награбить. Все складывалось так удачно, и вот на тебе… Черепок этого балбеса Гани не раскололся ни от удара молотком, ни от удара о камни, а сам Караулов чувствовал себя прескверно.
Он припомнил события того утра. Пустынное шоссе, крутой поворот над обрывом, мост и стоящая над самым спуском одинокая машина. С туго закрепленным рулем машина начинает двигаться к мосту, чтобы, ударившись о хрупкие перила, рухнуть с высоты шести метров на камни. Машина набирает скорость, и в этот момент он прыгает с подножки. Но подвела железка, им же самим прибитая к подножке, чтобы укрепить расколовшуюся доску. Вместо рассчитанного прыжка получилось неожиданное падение и сильный удар об асфальт. И вот теперь лежи. Лежи в такое время, когда каждый час дорог. Надо смываться, пока лягавые не нащупали следа, пока Гани не очухался в больнице и не заговорил. Ведь тогда на дороге он казался совсем умирающим. А все-таки выжил. И теперь единственное спасение — в бегстве. Но убежать оказалось нелегко. До этого, предусматривая необходимость побега, Караулов рассчитывал осуществить его двумя путями. Или бросок на своей машине километров на триста по шоссе, ведущему вдоль полотна железной дороги. На этот случай у него были подготовлены запасные номерные знаки, чтобы проскочить незамеченным посты автоинспекции. Но этот вариант сейчас отпадает. Для того чтобы очутиться за баранкой машины, нужно идти в гараж, а этого Караулов не хочет и даже боится.
Второй путь — побег с помощью Жорки Мухаммедова. Жорка покупает билеты. Переодетый Караулов вместе с ним садится в вагон. Избавиться по дороге от Жорки будет нетрудно, а потом — кати, куда хочешь. Но от Жорки ни слуху ни духу. Исчез, как сквозь землю провалился. Дважды по ночам, скрипя зубами от боли, пробирался Караулов на свою вторую квартиру и, превращаясь в зоотехника Топоркова, ждал очередного визита своего напарника. Утром с первым трамваем он возвращался обратно, так и не дождавшись Мухаммедова. Самое страшное заключалось в том, что Караулов вдруг почувствовал, что за ним следят. Вчера, когда он уже в темноте подходил к своей второй квартире, за ним долго и упорно кто-то шел. Караулов выругал себя за излишнюю мнительность и постарался не думать об этом случае. Но на рассвете, когда он с первым трамваем ехал обратно, рядом с вагоновожатой стоял подозрительный человек. И одет он был по-другому, и ни разу не оглянулся на пассажира, но Караулову показалось, что между этим человеком и ночным прохожим есть сходство. Караулов решил не искать больше встречи с Жоркой и на следующую ночь исчезнуть из города.
Сейчас он обдумывал третий, единственно возможный для него вариант побега. Бежать нужно налегке, только с деньгами. Остановить на шоссе машину, сказать, что приехал с хлопка помыться в бане, а сейчас, мол, возвращаюсь в свою бригаду, и отъехать от города хотя бы сотню километров. А там добраться до станции, дать главному кондуктору сотню рублей и выехать за пределы республики. Благо, наличных денег хватит надолго. Все, что взято у Арских, еще цело. Жаль, что вещи придется пока оставить у земляка. При воспоминании о своем земляке Караулов от удовольствия покрутил головою. Вот ведь человек. Уцепился за место, прилепился и сидит. Почти тридцать лет сидит, воняет потихоньку, и неплохо воняет, но никто об этом не догадывается. Надо ему написать, чтобы знал, что к чему.
Караулов, кряхтя, слез с кровати и, как был в одних трусах, прошлепал босыми ногами к письменному столу. Всякий, взглянув на этот письменный стол, мог бы с уверенностью сказать, что находится в комнате передового человека. Значительную часть стола занимали стопки книг. Бросался в глаза красный переплет двухтомника стенограмм двадцатого съезда. Множество закладок подтверждали то, что двухтомник не просто занимает место на столе, а внимательно штудируется. И нужно сказать, что это было не только маскировкой. Караулов, действительно, внимательно прочел двухтомник, комментируя его по-своему, ругаясь, не очень, впрочем, громко, и даже отплевываясь в особо острых местах. Ведя волчью жизнь, он всегда для выполнения своих подлых замыслов надевал личину передового советского человека. А попробуй изображать передового и не разбираться в вопросах политики — быстро разоблачишь себя.
Караулов был очень неглупым, наблюдательным человеком и, изучая политическую литературу, в конце концов понял, что возврата к старому нет и не может быть. В начале Великой Отечественной войны ему казалось, что ненавистный государственный строй вот-вот рухнет под напором фашистских полчищ. Но этого не произошло. И тогда Караулов окончательно убедился, что в мире нет и никогда не будет силы, способной уничтожить социализм. Именно в те годы у него и возникла мысль удрать за рубеж. Но удрать не с пустыми руками, не голодранцем, а богатым человеком. «Открою там себе фабрику или куплю имение, — планировал Караулов. — Конечно, и у них со временем все полетит к чертовой матери, но все-таки не так уж скоро. Не завтра, не сегодня. Глядишь, на мой век хватит». И сейчас, когда он был почти у цели, для него началась полоса невезения.
Караулов вытащил из ящика стола почтовую открытку и начал писать: «Сева! Я уезжаю в неожиданную командировку. Когда вернусь, не знаю. Побереги мое барахлишко. Я или сам загляну, или пришлю за ним надежного человека. С приветом. Ваня».
Перечитав дружеское и внешне безобидное послание, Караулов начал надписывать адрес: «Местное, ул. Дальняя, дом №…», но в этот момент под окном проворчал и смолк мотор подъехавшей машины. Сунув открытку с недописанным адресом под лист бумаги, застилавшей стол, Караулов осторожно выглянул в окно. Из кабины полуторки вылез новый шофер, приезжавший недавно с завгаром.
Караулов быстро подбежал к кровати, лег и укрылся простыней. Подумав, вытащил из- под подушки наган, сунул его под простыню и прижал коленом.
Дверь в комнату Караулова вела из общей с хозяевами прихожей. Не встретив никого ни во дворе, ни в прихожей, Бубенец постучал в дверь Караулова.
- Входите, не заперто, — донесся из комнаты страдальческий голос. «Видать, не на шутку его скрутило», — подумал Бубенец, отворяя дверь.
И впрямь у лежащего в постели Караулова было такое выражение лица, какое бывает у человека, пораженного тяжелым недугом, но мужественно переносящего страдания. Несмотря на внешнюю грубоватость, Бубенец сам не раз испытавший острую физическую боль, был отзывчив на страдания других. Ему показалось неуместным сообщать, как он хотел вначале, о том, что его прислали из гаража проведать и так далее… Он просто подошел к кровати и сочувствующим тоном спросил:
- Больно?
- Очень больно! Хоть волком вой! — ответил Караулов, окидывая взглядом вошедшего.
Дмитрий сразу понял, что все это комедия. В голосе, в выражении лица, в позе Караулова
- во всем, кроме глаз, ощущалось страдание. Глаза же были настороженны и холодны. Боли в них не было. По крайней мере, такой боли, которая даже сильного человека заставит закусывать губы, чтобы не застонать.
- Может, врача вызвать? — предложил Бубенец, продолжая разыгрывать роль сочувствующего.
- Не стоит. Бесполезно, — поморщился Караулов. — Боль приступами накатывает. Скоро отпустит. Ты садись.
- А меня Павел Никанорович попросил заехать к тебе, — сообщил Бубенец, садясь, — проведать и спросить, не нужно ли чего?
- Уф-ф!.. Полегче стало, — более бодрым голосом заговорил Караулов. — Неужели завгар нарочно тебя послал? — недоверчиво переспросил он Бубенца.
- Мне в двенадцать ехать тару из магазинов забирать, — словоохотливо пустился в разговор Дмитрий. — А до двенадцати времени еще вагон. Вот Павел Никанорович и говорит: «Съезди к товарищу Караулову, а оттуда прямо в третий магазин. Только, говорит, не опоздай к двенадцати».
Болтая с самым простодушным видом, Бубенец в то же время соображал про себя: «Где у этого гада лежит оружие? Если под подушкой, то в случае чего навалюсь на него и не дам вытащить. А если уже в руке? Правую руку он аж до плеча под простыню засунул. В комнате жара, озноба у него нет, а он закрылся до самой шеи. Видать, лежит, гад, и пистолет рукой греет».
- До двенадцати успеешь вернуться? — проговорил Караулов, чтобы заполнить неловкое молчание. — Сколько сейчас?
- Полдесятого, — взглянул на часы Бубенец, гадая про себя, разыскал уже Кретов полковника или еще ищет. — До двенадцати я успею еще к одной знакомой завернуть чайку напиться.
- С огурчиком? — пошутил Караулов.
- Чего? — не понял Бубенец.
