Заговор, которого не было...

теперь вот Лебедев... Ну, одно чудо, это понятно, а два? Это уже писательская фантазия. Но материалы уголовного дела 21/3027 — вещь совершен­но реальная, не придуманная. И факт сей легко проверить. Все обстоятельства дела, детали, вешдоки, даже обрывки фраз, сказанных тем или иным участником драмы и сохра­ненные протоколами допросов, все говорит о реальности происходящего. Изменены только фамилии и некоторые обстоятельства жизни героев до начала «боевых действий» банды Ахтаевых... Так что читателю придется поверить: Лебедев тоже остался жив.

Тяжело раненый, — медики потом насчитают множе­ство ранений, от которых он по всем показаниям должен был умереть, — он остался жив.

Он останется жив и выступит на процессе свидетелем обвинения.

Самые обыкновенные, казалось бы, люди — и Ильдар, и Лебедев. Не герои. И выжили они не во имя какой-то высо­кой цели. Просто мы и сами не всегда знаем, какой огром­ной силой, жаждой жизни обладает человеческий орга­низм.

Обычные люди. Обычная жажда жизни. И стремление вернуться к своим женам, детям, родителям. Извечные ин­стинкты человеческие. Какая в них сила... Поразительно. Судите сами:

«В теле Лебедева обнаружена колото-резаная рана жи­вота с повреждениями печени, ранение квалифицируется как опасное для жизни. Обнаружена также колото-резаная рана грудной клетки справа в области 7-го ребра непрони­кающего характера. Все тело покрыто многочисленными ссадинами, ушибами, синее от гематом...»

Ему б умирать, а он жил.

Где прошел, где прополз несколько километров по лесу, добрался до деревни, постучал в ближайшее окно.

К окошку прильнуло бородатое лицо мужика средних лет.

—

Тебе чего, парень? Поздновато уж в гости ходить.

—

Помоги, слышь, друг. Порезали меня сильно. Вот-вот отключусь, а сознание потеряю, весь кровью изойду. Меня б перевязать, да «скорую» вызвать.

—

Ишь ты, и впрямь весь в крови, — распахнул, не бо­ясь, в холодную октябрьскую ночь окно селянин. — Стой там, сейчас выйду.

Помог взобраться по ступенькам, уложил на постель, наскоро перевязал раны живота и груди, дал напиться. Но лишь глоток. Не знал, какая рана, а от отца, ветерана, слы­хал, что при ранениях живота пить нельзя давать. Да хоро­шо, раненый сознание потерял, ничего уж не просил. Но жил. Так что не похоронную команду вызывать надо было, а врача. Рана в груди пугала больше — кто ее знает, что за­дела. Может, и сердце или кровеносные важные сосуды. Но, судя по тому, что кровь, а ее, должно быть, за время пути, где на карачках, где ползком, потеряно немало, зна­чит, либо лишь вяло текла, — ранения не так серьезны, как казалось, либо уж вся кровь вышла. Кто судьей возьмется быть? Ясно, что не бригадир полеводческой бригады. Вра­ча надо, врача.

Оставив притихшего Лебедева, селянин бросился в кол­хозное правление — это тоже бежать в темноте с километр. Там телефон, на счастье, был. Оттуда он «скорую» из горо­да и вызвал.

—  

Свидетель Абрамкин, расскажите суду обстоятель­ства интересующего нас дела. Итак, что произошло в ночь на 28 октября?

—

В ночь на 28 октября я спал, жена уехала к матери в соседнее село, с ребятишками. Я был в избе один. Может, если б семья, и побоялся бы открыть, а так — рисковал со­бой. А мужик я крепкий.

—

Свидетель, вы не о себе, а об обстоятельствах дела.

—

Так я и говорю об обстоятельствах. А обстоятельства были такие. Покурил я и прилег: темно уж на дворе. Слы­шу, будто кто скребется в стекло.

—

Ставни были открыты?

—

Ставни? Конечно. А окна были закрыты. Холодно уж. Октябрь. Я к окну. А там за окном — человеческое лицо ок­ровавленное.

—

Дальше? Каковы были ваши действия?

— 

А какие тут могут быть действия, гражданин судья? Человек помирает, помогать надо.

—

Что он вам сказал, когда увидел?

—

Да что-то вроде «пусти, меня зарезали, умираю, за­мерзаю, спаси Христа ради», — вот так вот, вроде этого.

—

И что вы сделали?

—

Я вышел на улицу. А он уж лежит. Сознание потерял.

—

И что дальше?

—     

Дальше я его поднял, на себе в избу втащил, уложил, а сам побежал в колхозное правление.

—

Зачем?

—

Так «скорую» вызвать... Телефон только там и есть.

—

«Скорая» когда пришла?

—

Я так полагаю, через час; да тут быстрее и не добрать­ся. Тем более, немного поплутали они, не сразу нашли, где к нашей деревне сворачивать с шоссе.

—  

Пока врачи не приехали, Лебедев приходил в со­знание?

—

А как нет? Приходил.

—

Что-нибудь говорил?

—

Твердил одно: бандиты нас порезали, моего кореш­ка, говорит, насмерть убили, и меня хотели убить, да я спасся.

—

Что-нибудь странное вы замечали за Лебедевым?

—

А как не заметить? Я еще когда в избу его волок, заме­тил — бензином от него, извиняюсь, сильно воняет. Уди­вился еще тогда — с чего бы?

—

Он не говорил, «с чего»?

—     

Да я думал тогда, что он бредит. Шептал: «Сжечь меня хотели, суки». Я извиняюсь, конечно.

—

Что еще заметили?

— 

Когда я с него его одежду, пропитанную бензином, грязную да мокрую снял, то увидал кровоточащие раны, которые и перевязал как мог.

—

А что сделали с одеждой Лебедева?

—

Как положено, передал следователю прокуратуры.

Так что у прокуратуры, возбудившей дело по факту

убийства и покушения на убийство с хищением автомоби­ля и ряда других предметов, принадлежавших жертве и по­терпевшему, было уже достаточно улик.

Тем более, что нашлись потом и все похищенные вещи, даже декоративная головка с рычага переключения пере­дач с фотографией обнаженной женщины, лично и соб­ственноручно, по показаниям свидетелей, сделанная Кординым.

Следователь прокуратуры вспоминает...

«Интересно у меня с этой бандой получилось, — словно судьба меня на нее выводила и выводила. И главное — я был первым, кто начал расследование совершенных ею преступлений. И последним, по сути дела, кто этим зани­мался. А в промежутке столько крови, столько крови...»

Коржев Михаил Николаевич, следователь. В органах прокуратуры не первый год... Так уж случилось, что с само­го начала специализировался на раскрытии изнасилова­ний и