Текст перепечатывался и вновь рассылался, пока замечания не исчерпывались. Вот тогда политбюро одобряло доклад, и можно было выступать. Так вот Рашидов замечаний не присылал. Он возвращал текст с запиской, которую начинал так: «Дорогой брат, Константин Устинович, я с восхищением прочитал доклад, согласен с каждой строкой». В подтверждение этого он действительно зелеными чернилами подчеркивал каждую строчку, подтверждая, что согласен решительно со всем…
Осенью 1974 года Андропов отправил в Ташкент председателем республиканского комитета госбезопасности хорошо ему известного по Ставрополью генерал-майора Эдуарда Болеславовича Нордмана.
— Твоя основная задача, — сказал Юрий Владимирович Нордману, — делом убедить узбекских товарищей, что КГБ не работает против них.
Руководители республики жаловались, что их прослушивают. Прямой и откровенный по характеру, генерал Нордман должен был их успокоить. Но он быстро попал в трудное положение. Первый секретарь ЦК хотел, чтобы республиканский комитет работал на него. Шараф Рашидов вовсе не хотел, чтобы местный КГБ что-то раскапывал и сообщал в Москву то, что он хотел бы скрыть.
Рашидов предложил председателю КГБ выступить на пленуме ЦК по идеологическим делам. Нордман с трибуны сказал о коррупции в республике. После этого первый секретарь очень холодно с ним здоровался. Андропов удивленно спросил Нордмана:
— И чего ты вылез на трибуну? Ты мне живой нужен в Узбекистане.
Рашидов очень умело расстался с председателем КГБ.
Каждый сентябрь по традиции на утиную охоту выезжали самые важные в Ташкенте люди — сам Рашидов, второй секретарь ЦК Леонид Иванович Греков, командующий Туркестанским военным округом генерал Степан Ефимович Белоножко и председатель республиканского КГБ. Вдруг Рашидов в последний момент отказался от охоты:
— Планы изменились, не поеду, потому что пишу книгу.
— Ну, тогда я тоже не поеду, — сказал Нордман.
— Нет, вы втроем обязательно поезжайте, не срывайте охоту, — настоял хозяин республики.
В пятницу уехали. В субботу утром срочный вызов по рации из Ташкента:
— Товарищ Рашидов просит немедленно вернуться в Ташкент. Вертолет за вами послали.
Заехали домой переодеться и побриться — и в ЦК. Там полный сбор республиканского руководства, все жалуются:
— Ждем уже два часа.
— Кого ждете?
— Вас.
В зале заседаний первый секретарь ЦК Шараф Рашидович Рашидов сообщил, что поступила телеграмма от дорогого Леонида Ильича Брежнева в адрес известного резчика по дереву. Зачитал телеграмму и вручил мастеру подарок от генсека. Церемония заняла минут десять. Потом все разошлись…
А в Москву пошла анонимка:
«Когда весь народ республики беззаветно трудится на уборке хлопка, три члена Бюро ЦК развлекались на охоте».
Нордман устроил расследование и легко выяснил, что анонимку подготовили в его собственном аппарате. Но расстаться с этими людьми ему запретили. Его вызвали в Москву. Заместитель председателя КГБ по кадрам Чебриков сказал:
— Тебе надо уезжать из Узбекистана.
— А что произошло?
— Мог бы и не спрашивать. Рашидов поставил вопрос.
Нордман вернулся в Ташкент, попросил Рашидова принять его, прямо спросил:
— Раз поставлен вопрос об освобождении меня от работы, прошу вас сказать, какие ко мне претензии как к председателю КГБ, как к коммунисту, как к человеку?
Рашидов как ни в чем не бывало сказал:
— Претензий к вам, Эдуард Болеславович, нет — ни как к руководителю комитета, ни как к коммунисту и человеку. Вы честный человек. Вопроса о вашем освобождении я не ставил. Это Москва.
Тогда Нордман заговорил еще откровеннее:
— Когда я уеду, вам будут по-прежнему нашептывать, что я «качу бочку» на вас. Но я никому не позволю перечеркнуть мою сорокалетнюю службу отечеству. Я буду бороться и защищать свое имя. В этой борьбе я никого не пожалею, в том числе и вас. Говорю вам это заранее прямо и честно, как делал всегда.
Надо было видеть Рашидова, вспоминал Нордман. Белел, краснел, потел. Не привык руководитель Узбекистана к прямому разговору. Слова генерала подействовали. Анонимки на Нордмана из республики не приходили, а это дело хорошо было поставлено в республике.
— Ну не мог же я из-за Эдуарда сталкиваться с Шарафом Рашидовичем, — извиняющимся тоном сказал Андропов.
Комитету государственной безопасности всеми инструкциями было запрещено собирать материалы на партийно-советскую элиту, но, как говорили чекисты, источнику рот не заткнешь. Оперативная информация о том, кто чем занимается, копилась в сейфах. Как только пришли шифртелеграммы с требованием представить информацию, сейфы открылись. Республиканские и областные управления спешили сообщать в Москву, что у кого есть. Если материалы были сколько-нибудь серьезными и вырисовывалась судебная перспектива, начиналась разработка тех, кого подозревали в коррупции.
Еще в 1980 году начальник следственной части прокуратуры СССР Алексей Владимирович Бутурлин был командирован в Узбекистан. Его группа раскрыла факты преступной практики тогдашнего руководства Министерства внутренних дел республики, но Шараф Рашидов выставил московских гостей из республики.
Первые же попытки разобраться, что происходит в Узбекистане, выявили картину тотального взяточничества в партийно-государственном аппарате. За счет чего в Узбекистане устраивались пышные приемы и дарились дорогие подарки? Партийные секретари гуляли не на свою зарплату. На представительские расходы им тоже ничего не полагалось — не было такой статьи расходов. В бюджете республиканской компартии была расписана каждая копейка. Партийное руководство обкладывало данью хозяйственных руководителей, брали и наличными, и борзыми щенками.
Система поборов была вертикальной — от республиканского ЦК до сельских райкомов. Нижестоящие тащили деньги вышестоящим. Вышестоящие брали, чтобы передать еще выше. Но и себя не забывали. В такой атмосфере должности, звания, ордена и даже золотые звезды Героя Социалистического Труда тоже превратились в товар — они продавались.
Самая крупная афера вскрылась в хлопковой промышленности. Главной причиной возникновения «узбекского дела» стали приписки хлопка-сырца. В документах значились огромные цифры будто бы собранного, но в реальности несуществующего хлопка-сырца. А если хлопка в реальности меньше, чем каждый год докладывало руководство республики, значит, обманули не кого-нибудь, а само государство. Это не взятки мелким милицейским начальникам, это уже государственное преступление.
Как потом выяснилось, государству ежегодно «продавали» около шестисот тысяч тонн несуществующего хлопка — таким образом из казны крали сотни миллионов рублей. На эти деньги узбекская элита вела сладкую жизнь и охотно делилась краденым с московскими начальниками. У местных руководителей — по нескольку домов и машин, многие построили себе настоящие особняки. А в Ташкенте полмиллиона жителей — в землянках без водопровода и канализации. Местные партийные руководители установили полуфеодальный режим, распоряжаясь крестьянами, как рабами. Милиция и прокуратура на местах были ручными, все они были тесно связаны между собой.
В Узбекистане КГБ натолкнулся на спаянное сопротивление целой республики. Эмиссаров центра ловили на ошибках и глупостях. «Узбекское дело» закончилось провалом. За первым арестом последовали другие, но узбекские чиновники сориентировались, держались упорно, имущество прятали у родственников.
Борьба с коррупцией была поручена республиканскому аппарату КГБ, но эта система дала сбой. Во-
