«дипломатических затруднений» с третьей страной; б) взаимную политическую и дипломатическую помощь в случае «угрозы»; в) взаимную военную помощь в случае нападения третьей страны. Осима ответил, что Япония пока не готова давать обязательства о военном сотрудничестве и не собирается осложнять отношения с Лондоном, но предложил продолжать работу. В качестве «дополнительного приза» Германия 12 мая официально признала Маньчжоу-Го.
Сторонником военно-политического союза с Германией, а также расширения сотрудничества с Италией оказался военный министр Итагаки, который добился включения требования об «укреплении» пакта в программный документ «Пожелания армии относительно текущей внешней политики», датированный 3 июля. Союз с Германией и решительные действия для достижения скорой победы в Китае должны были поднять престиж Японии, заставить атлантистские державы и Советский Союз считаться с ней и воздержаться от дальнейшей экспансии в Азии. Конкретные предложения предусматривали заключение отдельных секретных военных соглашений с Германией (превращение пакта в союз против СССР) и с Италией (против Англии). Кроме того, рекомендовалось привлечь к участию в существующем пакте Польшу и Румынию. Категорически отвергался советско-японский пакт о ненападении.
19 июля конференция пяти министров рассмотрела и приняла «Проект мер по укреплению политических связей с Германией и Италией», предложенный, очевидно, армией, потому что основные пункты решения совпадали с проектом от 3 июля, включая раздельные соглашения с Германией и Италией (основное внимание уделялось Берлину). 26 июля появился армейский проект «Об укреплении японо- германского Антикоминтерновского пакта». Он был нацелен на оказание взаимной военной и политической помощи в случае вооруженного конфликта одной из сторон с СССР (вызванного, конечно, «советской угрозой») и предусматривал участие второго партнера в военных действиях (пока без конкретных деталей), а также обязательство не заключать сепаратный мир и соглашения, противоречащие данному, без предварительного информирования другой стороны. Однако конференция пяти министров не приняла никакого решения по проекту, и 12 августа Угаки представил ей альтернативную разработку МИД. Этот проект был направлен только против СССР: в случае войны в Европе без участия Советского Союза, Япония абсолютно свободна в выборе своей политики, по крайней мере до тех пор, пока СССР не вступит в войну. Ни о каком участии в военных действиях не говорилось – речь шла только о неопределенных «мерах» и «возможной помощи», относительно характера и масштабов которой Япония также не принимала на себя никаких обязательств. С Германией предлагалось заключить договор о взаимопомощи, с Италией – о нейтралитете и консультациях. Оба пакта предполагалось предать гласности в полном объеме, в то время как армейские проекты предусматривали наличие секретных соглашений или протоколов. Единства мнений на конференции не было. Итагаки противопоставил проекту МИД план единого трехстороннего соглашения. Угаки пугал собравшихся угрозой вовлечения Японии в европейский конфликт, например из-за Чехословакии, и был поддержан министром финансов Икэда и морским министром Ёнаи.
26 августа конференция одобрила новый проект МИД, преамбула которого квалифицировала договор как продолжение Антикоминтерновского пакта, т.е. политического соглашения. Пакт вступал в действие только в случае «неспровоцированной» атаки и ограничивал сотрудничество договаривающихся сторон сферой политики и экономики, потому что в военной области предполагались лишь «консультации». Было решено придать переговорам официальный статус, отметив, что до сего момента действия германской стороны имели неформальный характер, а ее предложения только «принимались к сведению». Армии и флоту разрешалось сообщить своим коллегам в Берлине (также неформально) о согласии с их предложениями, но ведение переговоров поручалось дипломатам во главе с послом Того. Этот пункт явно метил в Осима, проявлявшего привычное самоуправство и вступившего в затяжной конфликт с послом. Кроме того, было заявлено о необходимости тщательной доработки текста и консультаций по оглашению или неоглашению отдельных статей. Скорого решения вопроса это не предвещало.
Однако инструкции, посланные соответствующими ведомствами в адрес Того и Осима 29-31 августа, содержали компромиссный вариант и отступали от проекта МИД, что было сделано под давлением военных. Послу и военному атташе было предписано немедленно начать официальные контакты с германской стороной и содействовать скорейшему заключению соглашения. Из полученных инструкций Осима заключил, что в основу решения конференции пяти министров был положен проект армии. Угаки и Итагаки по-разному, в соответствии с собственными идеями и целями, восприняли или, по крайней мере, интерпретировали решение от 26 августа, что стало причиной будущих разногласий и «нестыковок» в ходе переговоров. Осима, разумеется, предпочел «армейский» вариант, с легким сердцем взявшись за осуществление полученных указаний. В Токио же борьба МИД, армии и флота по поводу принципов и положений будущего соглашения не прекращалась всю осень 1938 г. Постепенно выявился главный пункт разногласий: обратить пакт против СССР (МИД), против СССР и Великобритании (армия) или преимущественно против Великобритании (флот).
Затем был судетский кризис, во время которого Япония, как и следовало ожидать, заняла прогерманскую позицию: 30 сентября Коноэ, Итагаки и Ёнаи направили поздравительные телеграммы Гитлеру по поводу Мюнхенского соглашения, Угаки назвал Чехословакию «бастионом большевизма в Европе», а пресса злорадствовала по поводу устранения СССР от решения европейских проблем. Последние дни осени были отмечены новым шагом в развитии японо-германских отношений, может, не столь значительным, но характерным: 25 ноября Арита и Отт подписали культурное соглашение, приуроченное ко второй годовщине Антикоминтерновского пакта (23 марта 1939 г. было заключено аналогичное японо- итальянское соглашение). Министр старался поднять свой престиж в глазах будущих союзников, потому что в германском посольстве ему не доверяли как «англофилу».[197] Верный принципам «дипломатии разведенной туши», он предпочитал подобные документы планам военного альянса и открыто заявлял о нежелании ссориться с Великобританией и США. Одновременно, особенно после конфликта на озере Хасан, резко усилились антисоветские настроения Арита, ставшего главным адвокатом ориентации нового альянса исключительно против СССР. Однако ни германскую сторону (особенно Риббентропа), ни Осима и Сиратори это уже не устраивало. Главного общего врага они теперь видели в Великобритании.
Непростая ситуация сложилась и в Риме. Визиты Муссолини в Германию в 1937 г. и Гитлера в Италию в 1938 г. продемонстрировали единство товарищей по «оси», но дуче гораздо больше устраивала роль европейского миротворца, нежели военного партнера. В трудных переговорах 1938 г. инициатива полностью принадлежала Германии, которой Япония помогала уговаривать колеблющуюся Италию. В итоге Муссолини поступил в соответствии с традициями итальянской дипломатии: примкнул к сильнейшему, увидев слабость Великобритании и Франции, но всячески откладывал заключение собственно военного пакта. Двусмысленной, чтобы не сказать двуличной, была позиция его зятя графа Чиано, ставшего в 1936 г. в возрасте 33 лет министром иностранных дел. На словах полностью послушный тестю-диктатору, Чиано любил закулисные политические интриги: деля свое время и внимание между германскими и британскими послами, он явно предпочитал вторых. Насколько искренними были антигерманские настроения министра, о которых все время говорится в его знаменитых дневниках, судить трудно. В годы успехов Гитлера он их тщательно скрывал, если вообще не придумал задним числом. Зато его пробританские, антифранцузские и особенно антисоветские настроения были очевидны.
Что касается Японии, Чиано, как и Муссолини, не придавал ей большого значения. Привлечение Токио в качестве третьего партнера он считал блажью Риббентропа, тем более что взаимная антипатия министров не была секретом. После войны Альфиери, итальянский посол в Берлине в 1940-1943 гг., симпатизировавший бывшему шефу и не любивший Риббентропа, пытался представить дело в таких выражениях: «Исключительно плохие отношения существовали между двумя министрами иностранных дел, Чиано и Риббентропом. Здесь тоже налицо была глубокая разница темпераментов <выше Альфиери рассуждал о принципиальных различиях в темпераментах двух наций. – В.М.>. Чиано был умен, весел, сообразителен, хорошо воспитан, совершенно естественен в поведении, переменчив и великодушен. Риббентроп был холоден, формален, исключительно тщеславен, невежествен и подозрителен. Оба были хороши собой и честолюбивы. Чиано, моложе по возрасту, но старше по годам пребывания в должности, находил возрастающее высокомерие своего коллеги все более невыносимым и, педантичный в соблюдении всех формальностей, частным образом отзывался о нем в самых оскорбительных выражениях».[198]
Входе визита Риббентропа в Италию 28 октября 1938 г. вопрос об участии Японии в готовящемся союзе
