— Заметил, но… сам знаешь, какая…
— Да, «сам знаешь, какая Ньевес», — я уже это слышал, — перебивает его Хинес, даже не стараясь скрыть раздражения, — но меня удивляет, что она так психует, что она на самом деле боится, не случилось ли чего с Андресом…
— С Андресом?
— Да, с Андресом! Не случилось ли с ним чего по дороге сюда — ну, авария какая-нибудь, или неполадка в машине, или еще что-то вроде того… Она ведет себя так, как будто знала, наверняка знала, что он приедет.
Уго делает последнюю затяжку и отшвыривает окурок, прежде чем сказать:
— Ладно, я иду к ним. Мне нужно выпить — виски, по крайней мере, хватит всем, я об этом позаботился… Да и тебе тоже пойдет на пользу хороший глоток.
— Подожди, подожди… я с тобой, — говорит Хинес, трогаясь следом за Уго, но успевает догнать того лишь у светящейся двери приюта.
Ампаро — Кова — Мария — Уго — Ибаньес — Марибель — Ньевес — Хинес — Рафа
Почти вся еда со стола уже исчезла. Только на некоторых погнутых и забытых тарелках уныло лежат какие-то остатки: самые неприглядные кружки колбасы, самые неаппетитные и блеклые квадратики сыра — то, что никто не рискует съесть, даже когда люди поглощают пищу рассеянно, от нечего делать, хотя желудок уже полон. Мало-помалу и как-то незаметно бой выиграли бутылки, и теперь они, горделиво празднуя блистательную победу, возвышаются над безжизненными тарелками и смятыми салфетками. Большие пластиковые бутылки с прохладительными напитками — красные и черные, оранжевые, лимонно-желтые — обрели особую упругость и плотность под давлением газа. Но есть и другие — скромные бутылки с вином, теперь ставшие прозрачными, а еще разной формы граненые бутылки с более крепкими напитками.
Табачного дыма нет, но воздух в зале тяжелый, наполненный гнетущей смесью музыки, разговоров и тусклого, унылого света. Мужчины и женщины постепенно отошли от стола, словно устыдившись своей недавней прожорливости, и теперь они возвращаются туда только для того, чтобы наполнить стаканы, или бросить салфетку, или опереться на край стола, повернувшись к нему спиной.
Мощности музыкального центра не хватает для просторного зала с очень высокими потолками. В конце концов было решено оставить небольшую громкость, так что время от времени можно уловить лишь долгую высокую трель неопознанного тенора на диске
Несмотря ни на что, разговоры звучат оживленно, а группки беседующих то и дело спонтанно формируются и распадаются. В этом сказывается как стремление одних хоть немного подвигаться, так и желание других оставаться на месте.
— Ампаро утверждает, — говорит Марибель, держа в руке стакан, до краев наполненный оранжадом, — что видела людей рядом с одним из домов, в саду, кроме того, под навесом там стояла машина.
Марибель — искусный макияж, влажные завитки сделанной в парикмахерской прически — ведет спор с наивной пылкостью, которую подхлестывает скептическое выражение на лицах Ибаньеса и Уго.
— Значит, только ей одной удалось кого-то узреть в этом проклятом поселке, — говорит Ибаньес. — Я ехал с ней в одной машине и за всю дорогу не видел ни души.
— И я тоже никого не заметил, — подхватывает Уго. — Я проезжал, когда уже совсем стемнело, и вокруг не было ни огонька. Я еще обратил на это внимание, потому что помню: раньше, когда мы сюда наведывались, несколько домиков стояло вдоль самого шоссе.
— А ты не путаешь с той дорогой, по которой мы пешком поднимались на гору? — спрашивает Ибаньес. — Там-то, без всякого сомнения, было полно домов, а у шоссе мне запомнилось только два или три.
— Ну вот! — ворчит Уго. — Теперь еще ты будешь! В этом поселке больше никто не живет — и точка!
Уго держится неприязненно, ему явно хочется выплеснуть свое раздражение. Между тем его стакан, еще недавно наполненный до краев, стремительно пустеет — Уго то и дело отхлебывает из него.
— Знаете, а я бы предпочла, чтобы вокруг было побольше народу, — признается Марибель, — меня пугает этот лес — он такой мрачный, такой дикий… Раньше все было по-другому.
— Все было точно так же! — перебивает ее Уго. — Это мы сами изменились, особенно вы, женщины… от любой ерунды душа в пятки уходит.
— Ну я бы сказал, что не в пятки, а совсем в другое место, — ухмыляется Ибаньес.
— Смейтесь, смейтесь! На вас кабан не нападал.
— Да, и не вонзал в нашу смуглую плоть свои острые кривые клыки.
— Но и на тебя тоже, насколько мне известно, никакой кабан не нападал, — обращается Уго к Марибель, словно не расслышав шуточки Ибаньеса. — Это ведь машина Хинеса с ним столкнулась…
— Именно так — и Хинес сам только недавно об этом рассказывал, — вторит ему Ибаньес. — И он вроде бы… отнесся к этому как к сущему пустяку.
— Притом что они едва не перевернулись! — чуть не стонет Марибель. — Кабан, видно, был здоровенный — чуть не завалил машину… Не знаю, как только Хинес может так спокойно… может оставаться таким…
Уго оглядывается по сторонам, а потом сообщает доверительным шепотом:
— Честно признаюсь… признаюсь, он, Хинес, показался мне немного странным.
— Правда? — вскрикивает Марибель с победным видом. — И мне тоже так показалось. Рафа меня разуверял: мол, Хинес просто напуган, ну из-за кабана, а мне показалось, что как раз наоборот — он какой-то растерянный… пришибленный, что ли…
На сей раз Ибаньес счел за лучшее промолчать. Он очень спокойно разглядывает Марибель, аккуратно держа стакан у самого донышка. Он слегка наморщил лоб; за искажающими взгляд толстыми стеклами маленьких очков таится то ли удивление, то ли любопытство, то ли еще какое-то чувство, вызванное словами Марибель. Между тем Уго несколько секунд смотрит на свой стакан, словно о чем-то размышляя, потом поднимает глаза и произносит тем же заговорщическим тоном, чуть наклонившись вперед:
— Я разговаривал с Хинесом там, на улице, только что. Насколько можно судить, у него какие-то… неприятности.
— Какого рода?
— Экономические… Погоня за деньгами его явно уходила — бизнес, связанный с недвижимостью, сами понимаете… А сейчас ведь кругом спад. Он не пожелал вдаваться в подробности, не сказал ничего определенного, но… наверняка попал в переплет. Долги или что-то типа того… Короче, чем выше тебе удается взлететь…
Ибаньес не присоединяется к тем, кто перешептывается, сдвинув головы; он стоит прямо и сохраняет невозмутимость и гордое равнодушие, хотя не пропускает мимо ушей ни слова. Но вот и он вступает в разговор, обращаясь к Уго:
— Ты ведь считался его лучшим другом. Выглядело бы куда логичнее, если бы сейчас ты обсуждал эту проблему с ним, а не с…
— Он сам не желает, чтобы ему помогали! Мало что можно сделать, когда человек отказывается признать наличие проблемы.
— Бедный Хинес! — восклицает Марибель. — При всем при том невеста у него — настоящая красотка… И сам так хорошо одет… Оба такие элегантные, и машина… И вот оказывается, что он…
