— А у тебя пикап? Какой? — неожиданно обращается Мария к Ибаньесу.
— Что? — удивленно переспрашивает Ибаньес, поскольку вопрос застал его врасплох, как и всех прочих.
— Ну какой марки, какой модели…
Ибаньес открывает рот, чтобы ответить, но вместо этого вдруг весело улыбается.
— А теперь что пришло тебе в голову? — спрашивает Мария, тоже улыбаясь.
Но Ибаньес успел вернуть лицу всегдашнюю ироничность и развязность. Можно подумать, он начисто вымел из памяти только что разыгравшуюся сцену, хотя внимательный наблюдатель заметил бы, что он нарочито старается не смотреть в сторону Ампаро.
— Нет… я думал… — отвечает он Марии, — такой вопрос скорее мог бы задать Рафа… И с ним в разговор на эту тему вступать было бы опасно, но ты-то вряд ли станешь перечислять мне все марки машин, какие только есть в каталоге. У меня «фиат-дукато», фургон, самый вместительный, но… Скажи, неужели именно это больше всего интересует тебя в моей личности? Очень уж грустно, если кто-то считает главным твоим достоинством автомобиль.
— Знаешь, а вот мне хотелось бы узнать, как тебя, собственно, зовут, я имею в виду имя, — вдруг заявляет Кова, и к ней тут же обращаются все взгляды. — Тебя тут называют исключительно по фамилии — Ибаньес, но в святцах-то наверняка нет никакого Ибаньеса.
— Хосе Мануэль Ибаньес. Хотя ты все равно это забудешь через пару минут — просто у меня очень выразительная и звучная фамилия, и она в конце концов всегда забивает имя.
— Именно это меня и раздражает в таких встречах… когда собираются бывшие друзья, — говорит Кова, — все говорят на каком-то своем языке, называют друг друга кличками и прозвищами, как будто так и надо, как будто остальные должны быть в курсе… Скажем, тот парень, который все никак сюда не доедет… Я так и не добилась от Уго, как его зовут, он всегда, вспоминая о нем, говорит…
— Его зовут Андрес, правда ведь? — припоминает Мария и тотчас прикусывает язык, с изумлением увидев, какой эффект произвели ее слова, но потом все-таки продолжает, словно извиняясь: — Так его Хинес назвал, когда рассказывал о нем. Он еще обмолвился, что у того было прозвище, правда, Хинес? Апостол или что-то вроде того.
Хинес ничего не отвечает, за него это делает Кова:
— Пророк. Уго только так его и называет — Пророк… Как странно! Вы были близкими друзьями, столько времени проводили вместе, — добавляет она, обращаясь к Хинесу, — а тут… Вот ты, что ты обо всем этом думаешь? Об этом человеке, который не приехал? Уго всегда отзывался о нем неприязненно.
— Это… это довольно сложная история…
Хинес словно не решается продолжать дальше, видя, как внимательно и напряженно смотрят на него Ибаньес и Ампаро.
— Поэтому, чтобы говорить обо всей этой истории, надо выпить еще стаканчик, — произносит он наконец с вымученной улыбкой. — А потом… когда мы будем любоваться на звезды, я тебе все объясню.
— Хитро придумано! — отзывается Мария. — Небо-то тучами затянуто…
— Ньевес уверяет, что он приедет, — неожиданно говорит Ампаро тоном человека, погруженного в свои мысли. — Она все еще верит, что он приедет…
— Кто? Тот… тот самый, что до сих пор не приехал? — уточняет Мария.
— Да, она мне совсем недавно об этом говорила, она очень волнуется, по ее словам, случись ему передумать, он бы ей сразу сообщил… Она боится, что с ним что-то стряслось по дороге, когда он ехал сюда.
— Возможно, он решил позвонить не сразу, а чуть помешкал с этим, — предположила Кова, — стал звонить, когда вы уже были на месте, а так как телефоны не работают…
— Вот ты пойди и объясни это ей, — просит Ампаро, — может, сумеешь убедить… Не пойму, чего она так трепыхается из-за…
— Из-за погоды, из-за туч, — подхватывает Хинес, — из-за всего разом… Все получается не так, как она планировала.
— Ты прав, — соглашается Ампаро, — небо по-прежнему затянуто тучами; я недавно выходила, и, похоже, проясняться не собирается.
— Что касается Ньевес, — добавляет Ибаньес, глядя на другой конец стола, — то она вроде бы начинает цепляться к Рафе. Еще минуту назад они мирно беседовали, но теперь, как я вижу, уже разгорается ссора…
Все поворачивают головы в ту сторону, куда указывает Ибаньес. Резким движением Ньевес закупоривает бутылку, из которой только что наливала себе вина, и продолжает что-то говорить Рафе, не глядя на него. Рафа стоит рядом и слушает с сердитой миной, а в это время Марибель и Уго, болтавшие в нескольких шагах от них, быстро приближаются к спорящим, хотя пока и не рискуют вмешиваться. Сразу наступила настороженная тишина, так что слегка повышенный голос Ньевес слышен довольно отчетливо, и все улавливают смысл ее слов.
— Это одно и то же! — возмущается Ньевес. — Совершенно одно и то же! Скажи, а как относились в Германии или Швейцарии к испанцам, приезжавшим туда на заработки? А я тебе скажу, как относились: как к полным ничтожествам, которые годятся только для черной работы, которые не умеют говорить на их языке и готовы день и ночь просиживать в Испанском центре или в своих гетто, потому что они абсолютно не способны включиться… в тамошнюю жизнь…
— Да, но все они по крайней мере ехали туда работать, а не воровать и не торговать наркотиками. У всех испанцев имелся договор на работу.
— Ну не у всех, согласись, что не у всех.
— Или их позвали те, кто приехал раньше, — не уступает Рафа, — потому что знали, что и для новых работа найдется.
— То же самое происходит сейчас у нас.
Марибель делает шаг в сторону Рафы.
— Перестань, Рафа, — говорит она ему тихо, примиряющим тоном, а потом покорно добавляет скорее для себя, чем для окружающих: — Стоит ему коснуться этой темы…
Но Рафа уже закусил удила и не обращает на нее ни малейшего внимания.
— Нет, это совсем не то же самое, — отвечает он на последний аргумент Ньевес. — Совсем не то же самое, черт побери! Мы, испанцы, отправляясь в эти страны, вели себя как приличные люди, помалкивали себе в тряпочку и соблюдали чужие законы. И знаешь почему? Потому что в этих странах правительство умело держать иммигрантов на коротком поводке, и не дарило им продукты в супермаркетах, и не оплачивало им жилье, и не… не строило им мечети, и не…
— Получается, что тебе не нравится, когда помогают людям, которые с таким трудом добрались сюда, помогают им устроиться, начать достойную жизнь?..
— Да… им дарят целые корзинки продуктов, а знаешь, куда потом они их несут? Они их грузят в роскошные «мерседесы», припаркованные рядом. Да ты только посмотри, какие у них машины, какие драгоценности, такие… такие и я не отказался бы иметь!
— Дорогой, — так же робко говорит Марибель, теперь она еще и трогает мужа за плечо, чтобы привлечь его внимание.
— А ты помолчи, — поворачивается к ней Рафа с быстротой гремучей змеи, бросающейся на свою жертву.
Марибель тотчас делает шаг назад, выдавив из себя протяжное «хо-ро-шо», которое словно бы лишает происходящее всякой важности и одновременно означает, что она отказывается служить в этом деле посредником. Между тем Уго следит за происходящим, стоя у стола. Он по-прежнему держит в руке стакан и не произносит ни слова.
— Да ведь сам ты ничего такого не видел и говоришь с чужих слов, — продолжает кипятиться Ньевес. — Все эти машины и драгоценности… Я про это уже не раз слыхала — чистые предрассудки; большинство иммигрантов влачит нищенское существование, чтобы иметь возможность каждый месяц посылать деньги своим семьям.
