нескольких бесплодных попыток продолжить свою речь он произносит какую-то фразу, икая от смеха, вытирая слезы, то и дело прерываясь, чтобы отсмеяться.
— А эта сволочь… разворачивается и… поминай как звали…
Уго опять закатывается. Остальные сурово смотрят на него, не разделяя его веселья. Мария с Ньевес уже разомкнули объятья, после чего Ньевес смущенно шепнула на ухо Марии:
— Ой, от меня, наверное, воняет черт знает как!
А та пылко ответила ей:
— Да перестань ты! Мы сейчас все в одинаковом положении.
Но Уго не унимается, он уже не может перестать смеяться и только подхлестывает себя, добавляя новые и новые комментарии, помогающие воссоздать недавнюю сцену.
— Эй, послушайте… пожалуйста, — говорит он, схватившись за живот, — это… это у вас шляпа или уши?
Он опять хохочет, и кажется, смеху этому не будет конца. Уго уже перешел в ту стадию, когда собственный смех начинает утомлять, но пока еще нет нужды делать усилия в попытке уняться, особенно если так просто вызывать его в себе снова и снова.
— Доброе утро, сеньор медведь! Как поживает ваше семейство?
— Слушай, прекрати! — обрывает его Хинес, повышая голос.
— Да в чем дело-то? — недоумевает Уго с широкой улыбкой. — Меня так… так насмешило это… когда…
— Заткнись! Если здесь бродят медведи, смеяться тут не над чем!
Достаточно было Уго услышать слово «медведь», как он снова захохотал.
— Да ведь он стоял на задних лапах, вон там, а эта… а эта пошла к нему и говорит…
— Ты прекратишь или нет, идиот! — взрывается Хинес.
Сразу наступает молчание. Все смотрят на Хинеса, который тяжело дышит, словно только что одолел гору. Уго замер, и гримаса смеха сползла с его лица, ее сменила горькая и одновременно ехидная усмешка.
— Надо все-таки относиться к людям с большим пониманием, — говорит Марибель Хинесу. — Подумай только, он потерял жену, пойми…
Опять воцарилось молчание; можно даже расслышать шум, с каким втягивают воздух расширившиеся ноздри Хинеса, который стоит, не поднимая глаз от земли.
— Ну? — обращается к нему Уго. — Неужели ты не хочешь извиниться передо мной?
— Не мое дело, если кто-то ест сверх меры или вдрызг напивается, — отвечает на это Хинес, тщательно выговаривая каждое слово, — каждый имеет право делать со своим телом что ему угодно. Но я… просто не выношу, когда оскорбляют людей или… или когда чьи-то выходки выбивают из колеи остальных.
— Ах так?.. Рад стараться, господин лейтенант! А почему, собственно, мы должны слушаться тебя? Пидор проклятый!
— Хватит, пошли отсюда! — Хинес обводит взглядом площадь. — Ясно ведь, что здесь мы не найдем…
— Я сказал «пидор», — не унимается Уго.
— Да, Уго, ты сказал «пидор», — спокойно отвечает ему Хинес, — мы все это слышали. Пошли, надо возвращаться туда, откуда мы сюда попали, лучше поскорее покинуть это место. Вдруг медведь побежал за подкреплением…
— Посмотрите на него… посмотрите, какой он гордый, как достойно себя ведет, — продолжает Уго, в то время как его товарищи уже направились к улице-туннелю. — Неужели ты думаешь, что обманешь кого- нибудь своей спесью и красоткой-невестой, которую привез с собой? Брось! Не трудись! У тебя все на роже написано!
Ампаро, Марибель и Ньевес обмениваются быстрыми взглядами и даже на миг приостанавливаются, но Хинес как ни в чем не бывало шагает вперед, и они в конце концов решают следовать за ним. Между тем Уго продолжает стоять с вызывающим видом и не двигается с места.
— Знаете, что однажды удумал… знаете, что однажды хотел сделать ваш «генерал Трумэн», который теперь так печется о моральном духе нашей группы?.. Этот пидор, который корчит из себя настоящего парня… так вот, он попытался закадрить меня. Да, именно так. Пригласил к себе домой на обед. А я еще тогда удивлялся, чего это он живет один с матерью… Но будьте уверены: старуха так и не появилась; она была хорошо вымуштрована, знала, когда нельзя мешать…
Марибель резко останавливается, так же поступают Ньевес и Ампаро. Три женщины растерянно переглядываются, не зная, как себя вести. Мария тоже застыла на месте, и теперь она задумчиво смотрит себе под ноги.
— Это вас удивляет, да? — продолжает Уго. — Так вот, это истинная правда: он все время делал мне разные намеки, а под конец… а под конец предложил посмотреть порнофильм по видео — в его комнате… Как будто никто не знает, чем завершаются подобные… киносеансы!
Теперь остановился и Хинес. Он с досадой качает головой.
— Пошли, Уго, — Хинес мягко растягивает гласные, словно обращаясь к ребенку, который не хочет слушаться взрослых, — нам нельзя разделяться.
— Ну хорошо, допустим, он голубой, и что с того? — бросает Ампаро. — Что с того? Каждый имеет право быть таким, каким ему хочется: гомо, гетеро или бисексуалом. Слышишь? Каким ему хочется! И это не значит…
— Оставь его, Ампаро, ты напрасно стараешься, — говорит Хинес. — Дело… дело ведь вовсе не в том…
— Вот-вот, теперь он попытается задурить вам голову… А ведь и не отрицает… Я желаю услышать твой ответ, слышишь, ты? И не желаю, чтобы девушки тебя защищали, чтобы ты прятался за их спины. Скажи, что я вру, если хватит духу!
— Послушай, — отвечает после паузы Хинес, — у меня есть более важные заботы, куда более важные, чем проблемы сексуальной ориентации юнцов, какими мы были тридцать лет назад, когда к женщинам еще и на пушечный выстрел не приближались, но… В любом случае выслушай, что я тебе сейчас скажу. Допустим, ты не наврал, допустим, все было именно так, а не как раз наоборот, почему ты теперь и решил отомстить мне за тот случай, допустим, я самый настоящий «пидор», как ты утверждаешь, а сам ты крутой мачо… Во-первых, это отнюдь не означало бы, что я трусливее прочих, что я не готов взять в свои руки бразды правления и менее способен к лидерству, чем ты. Во-вторых, если бы я не только был им, но и стремился скрыть это (вещь, согласись, абсурдная), проще всего мне было бы вовсе не обращать на тебя внимания, показать полное безразличие, потому что, если учесть твое нынешнее состояние — а ты пьян в стельку, — вряд ли кто поверил бы твоим словам.
— А ты погляди, погляди, какую мину скорчила твоя невеста, — говорит Уго. — Понятное дело, ей никогда и в голову не приходило…
— Так вот, если я беру на себя труд отвечать тебе, — продолжает Хинес, — и прошу тебя не отрываться от нас, то лишь потому, что ты потерял жену и все мы понимаем…
— К тому же не у тебя одного случилось такое несчастье, — обращается к Уго Ньевес. — Посмотри на Марибель, она держится молодцом и… И вообще, у каждого свои заботы и печали. У меня… у меня в Вильяльяне остались дети. Слышишь? И не… — Ньевес не может продолжать, ее душат слезы, глаза налились влагой и покраснели.
— Сволочь ты, Хинес! Самая настоящая сволочь! — не унимается Уго. — Устроил себе защиту из баб… А ты, Марибель? Ты тоже будешь его защищать?
— Я знаю только одно: надо уходить отсюда как можно скорее, — отвечает Марибель.
— Наконец хоть кто-то произнес разумные слова, — поддерживает ее Ампаро.
Двое мужчин и четыре женщины снова трогаются в путь. Когда последний из путников скрывается за поворотом, образованным улицей-туннелем, на противоположном краю площади происходит легкое движение. Медведь возник там же, где и в прошлый раз: он робко озирается и нюхает воздух, потом, уже шагнув из-под арки на площадь, встает на задние лапы, качает головой из стороны в сторону, и его влажные и невероятно подвижные ноздри начинают работать еще энергичнее.
