работает кондиционер. А еще Хинес открыл окно, чтобы стало чуть посветлее, поскольку ни он, ни Мария, в спешке осмотрев весь дом, не нашли ничего, чем можно было бы осветить комнату, даже ни одной свечи. На первом этаже царит полный мрак, так как там они предусмотрительно заперли двери и задвинули шторы; но сюда, в спальню, через окно все же проникает вялый свет, смутно очерчивая предметы и отражаясь в глянцевой поверхности экрана то отдельным бликом, то переливчатым и призрачным сиянием. Свет — от заката. Над черным силуэтом гор небо все еще тускло лучится, еще дает немощное фосфоресцирующее свечение — так ведет себя расплавленный металл, когда начинает остывать.
Но Мария и Хинес, в общем-то, не нуждаются в свете. Они дружно решили получше выспаться этой ночью и встать пораньше, с восходом солнца. Они очень быстро выкупались в бассейне — скорее чтобы смыть пот, чем для того, чтобы восстановить силы; потом обшарили дом, нашли чистую одежду и переоделись, нашли еду и поели — и все это торопливо, без малейшего удовольствия, по большей части без разговоров, с отсутствующим взглядом. При этом каждый напряженно думал о чем-то своем. Близость ночи, готовой вот-вот опуститься на землю, подстегивала их. Наконец они поднялись в спальню, разобрали постель и рухнули бок о бок — усталые, вымотанные, измученные, — но сон не шел к ним, заснуть не удавалось.
— Нас тут сожрут комары, — подает голос Мария.
— Говорят… говорят, что это совсем не больно — человек даже не успевает напугаться.
— Ты про что?
— Когда нападает дикий зверь. Однажды я что-то такое слышал. В одной передаче брали интервью у людей, которые сами это испытали… на которых нападали хищники, но им удалось выжить. У некоторых остались жуткие шрамы, и все твердили одно и то же: страха не было — в тот момент, как это ни странно… тебе кажется, будто происходит что-то вполне естественное.
— Ты говоришь это, чтобы утешить меня? Чтобы я успокоилась?
— Мария… я говорю, чтобы ты это знала.
— А я… — Мария делает паузу, не решаясь продолжить. — А я тебе говорю, что просто не могу забыть смерть бедной женщины… не могу забыть, что мы… даже не попытались спасти ее и…
— Я ведь тебе уже объяснял…
— Знаю, слышала! А вдруг, начни мы кричать или бросать камни… Или делать хоть что-нибудь!
— Мария… она была мертвая, она была уже мертвая, когда… — Хинес осекается. Мария то ли всхлипнула, то ли тяжело вздохнула. Даже в темноте Хинесу видно, как она закрывает лицо руками. — Что с тобой? Мы ведь обсуждали это.
— Не называй меня больше Марией!
— Но… почему?
— Потому что меня зовут вовсе не Марией, кретин! Потому что никакая я не Мария!
— А кто же ты?..
— Меня зовут Ева… Меня всегда звали Ева… Мария — это, скажем так, мой псевдоним. Смешно! Я ведь больше никогда не буду заниматься тем, чем занималась прежде, ты вытащил меня из этой грязи — так, что ли, это раньше называлось? Что? Что с тобой?
Мария задала вопрос, заметив, что Хинес приподнялся, опершись на локоть, и пристально смотрит на нее.
— Дело в том… На самом деле меня зовут Адам. Хинес — это второе имя… и я пользуюсь им, потому…
— Ты что, издеваешься надо мной? Не смей!
— Я пошутил, шутка… — говорит Хинес, механически меняя тон и снова плюхаясь на спину. — Ну мне просто показалось… забавным… Адам и Ева.
— Забавным… Нашел время! Не понимаю, как ты можешь… ведь совсем недавно… и часа не прошло… мы видели…
— Прости. Как-то само собой вырвалось, непроизвольно.
Теперь Ева лежит неподвижно. Очертания ее фигуры без дополнительных сигналов, которые дает движение, становятся почти неразличимыми, обманчивыми, переменчивыми. Невозможно угадать выражение ее лица, но неестественное спокойствие скорее всего таит за собой дикое напряжение сдерживаемой ярости. Голос Евы, когда она наконец прерывает молчание, отчасти подтверждает эти догадки.
— А ты? Кто ты такой на самом деле? Я ведь ни хрена о тебе не знаю! Не знаю ни где ты живешь, ни где работаешь. Чем ты все-таки занимаешься, а? Откуда берешь деньги?
— Я не работаю…
— Как это не работаешь?
— Вот так, не работаю, и все. Иногда помогаю другу в его бизнесе, но никакой работы со стабильным жалованьем у меня нет.
— Значит, ты из богатеньких… мультимиллионер.
— Нет, я, скажем так, рантье. Получаю небольшую ренту… которая позволяет мне жить… вполне сносно.
— Сносно? Но ведь все это должно было откуда-нибудь взяться? Тебе что-то оставили родители?
— Нет! Мои родители — они всю жизнь работали… самые обычные люди.
— Так откуда тогда деньги, черт побери? Хватит крутить! Говори! Что еще за загадки!
— Я был… помощником… несколько лет, что-то вроде личного секретаря у одного очень влиятельного человека…
— Из знаменитых?
— Нет, он вовсе не был знаменит, у этого человека была большая власть в мире бизнеса, но он всегда оставался в тени. Понимаешь, как раз самых могущественных людей обычно мало кто знает.
— И ты его ублажал…
— Тебе кажется, что это самое главное? Что все должно сводиться именно к этому?
— Мне кажется, что ты его ублажал.
— Он был немолод. И вел себя по отношению ко мне очень хорошо… Я… я любил его, по-настоящему любил… У меня была к нему куда более глубокая привязанность, чем к собственному отцу.
— И он оставил тебе все свое состояние…
— Нет, уж такую глупость он бы никогда не сделал! Ты разве не читала «Великого Гэтсби»? Ведь его жена и дети разорвали бы меня на куски — через суд, хочу сказать. Нет, никакого наследства он мне не завещал; он поступил иначе: еще при жизни переводил на мой счет приличные суммы…
— Он сильно рисковал.
— Это было одним из его свойств… возможно, самым замечательным… и очень полезным в бизнесе. Он с одного взгляда сразу мог раскусить человека. И никогда не ошибался.
— Судя по всему, ты был в него влюблен.
— Я уже сказал, что любил его.
— А девушек у тебя никогда не было?
— Случались и девушки… Но ведь суть не в том, мужчина это или женщина, главное — встретить… Надо полагать, проблема во мне самом.
— А почему ты пригласил меня? Зачем нанял?
— Зачем? Не знаю… Наверно, по той же причине, по какой тебя нанимают и другие: ну, чтобы не пришлось давать кучу объяснений, и вообще, так удобнее…
— Но ведь все они — твои друзья… Чего ради ломаться, что-то изображать из себя?
— Мои друзья… Ты полагаешь, наша дружба была такой уж настоящей? После того, что ты сама видела…
— Ты никого не любишь. На самом деле ты никого по-настоящему не любишь… Не знаю, как можно так жить.
— А ты? Ты сама любишь кого-нибудь сейчас по-настоящему? У тебя есть парень? Великая романтическая любовь — из тех, что на всю жизнь? Или главной целью твоей жизни до сих пор было обеспечить себе хорошую пенсионную страховку, как ты сказала?
Темнота почти полная. Кажется, расплывчатая фигура Евы сливается с мраком, уменьшается, тает,
