диапазон, который варьируется от меланхоличного до угрюмого, за исключением вечеров, когда он возвращается домой из бара в ярости. Сейчас, в «Пабликанах», в самом начале вечера, в окружении друзей, опьяненный первым стаканом спиртного, он был совершенно другим человеком. Разговорчивым. Обаятельным. Способным на стабильное внимание, которого я добивался от него годами. Мы долго разговаривали, дольше, чем когда-либо, и меня поразило, что даже голос у него был другим. Его привычные интонации Богарта то и дело уступали чему-то более глубокому, более сложному. Он использовал еще более немыслимые комбинации напыщенных слов и гангстерского сленга, а также яснее формулировал мысли и четче артикулировал. Он говорил, как Уильям Ф. Бакли[66] в программе «Си Блок».
Единственным недостатком этого нового дяди Чарли было то, что мне приходилось делить его с окружающими. Мой патологически застенчивый, ведущий полузатворническое существование дядя оказался артистом, наслаждавшимся игрой на публику. Он владел отточенной актерской техникой, отличительной чертой которой были разухабистые грубости. Он приказывал клиентам захлопнуть варежки, заткнуться, попридержать коней и не снимать с себя свои гребаные рубашки. Пару раз мне казалось, что он схватит бутылку сельтерской и выплеснет кому-нибудь в лицо. Когда в баре было много народу, дядя Чарли ворчал на клиентов: «Самое существенное и прекрасное, что мы можем сделать в обществе, — организованном, цивилизованном обществе, — это
Носясь туда-сюда за барной стойкой словно по сцене, дядя Чарли мгновенно и без усилий перевоплощался в проповедника, в артиста, читающего монолог, в сваху, в бухгалтера, в букмекера, в философа или в провокатора. Он играл много ролей, слишком много, чтобы перечислить все, но моей любимой ролью была роль маэстро. Музыкой, которой он дирижировал, был шум, вибрирующий в баре, а дирижерской палочкой — сигарета «Мальборо». Также как и все остальное, что дядя Чарли делал в «Пабликанах», курил он театрально. Он очень долго держал незажженную сигарету в руке, пока она не фиксировалась в умах у зрителей, как пистолет. Потом он устраивал целое действо из чирканья спичкой и поднесения пламени к кончику сигареты. Витиеватая фраза, которую он потом ронял, была окутана клубом дыма. Затем, когда он стряхивал пепел — цок, цок, — все наклонялись вперед и внимательно наблюдали, словно это Вилли Мейз ударял битой по «дому». Вот-вот произойдет что-то интересное. Наконец, уронив с легким
Дядя Чарли закончил рассказ про Ньюли и приготовление мартини одновременно. Подвинул ко мне стакан. Я сделал глоток. Он подождал. Фантастика, сказал я ему. Он улыбнулся, как сомелье, одобряющий мой вкус, потом ускользнул, чтобы обслужить троих мужчин в костюмах, которые только что вошли через главный вход.
Не успел я сделать второй глоток, как услышал голос у себя за спиной: «Джуниор!»
Я замер. Кто, кроме отца и матери, знал о моем тайном имени? Я повернулся и увидел Стива, руки которого были скрещены на груди, а лицо нахмурено, как на известной репродукции «Сидящего быка».
— Что все это значит? Пьянство? В моем баре?
— Мне восемнадцать, шеф.
— С каких пор?
— Уже пять дней.
Я протянул ему свои права. Он взглянул на них. Потом расплылся в широкой улыбке Чеширского Кота, которую я так хорошо запомнил в детстве.
— Боже, я, должно быть, старею, — сказал он. — Добро пожаловать в «Пабликаны».
И улыбнулся еще шире. Я тоже улыбнулся и держал улыбку, пока у меня не заболели щеки. Ни один из нас не проронил ни слова. Я потер руки, гадая, должен ли что-нибудь сказать, что-нибудь традиционное, что говорят, когда выпивают в первый раз. Мне хотелось произнести правильные слова, чтобы быть достойным Стива. И его улыбки.
Вернулся дядя Чарли.
— Джуниор теперь мужик, — сказал ему Стив. — Я помню, он приходил сюда, когда был вот такой. — Он опустил руку до уровня талии.
— Время, мать твою, подгоняет колесницу, — ответил дядя Чарли.
— Давай, Джуниор, я угощаю.
— Шеф сегодня угощает, — повторил дядя Чарли.
Стив сильно шлепнул меня между лопатками, будто я подавился сухариком, и ушел. Я взглянул на дядю Чарли, на Джо Ди, на Атлета, на всю компанию, молясь, чтобы никто не слышал, как Стив назвал меня «Джуниор». Единственное, что в «Пабликанах» было разнообразнее коктейлей, это прозвища, которыми Стив всех награждал, и его крещение могло оказаться варварским. Не всем повезло так, как Джо Ди, которого назвали в честь одной из любимых музыкальных групп Стива, «Джо Ди и зажигатели звезд». Ни Капли ненавидел свою барную кличку. Трубочист предпочел бы, чтобы его называли как-нибудь иначе. Но ничего не поделаешь. Трубочист имел глупость зайти в «Пабликаны» сразу же после окончания смены в гараже, где работал механиком. Увидев его, Стив закричал: «Налейте трубочисту», и бедолагу с тех пор звали только так. Эдди-Полицай не возражал против своего прозвища, пока однажды его машина не слетела со скоростного шоссе и ему не парализовало тело ниже талии. С тех пор он стал Эдди-Инвалидом. В «Пабликанах» вас звали так, как скажет Стив, и горе тому, кто смел пожаловаться. Один бедолага потребовал, чтобы ребята в баре прекратили называть его Спидометром, потому что не хотел, чтобы его считали наркоманом. Тогда мужики окрестили его Боб Не Спидометр и стали звать так при любой возможности.
Удостоверившись, что Стива никто не слышал — ребята уже болтали на другие темы, — я облокотился о барную стойку. Дядя Чарли сделал мне новый мартини. Я осушил его. Он сделал мне еще один коктейль и комплимент по поводу моего обмена веществ. Живчик, сказал дядя. У нас в семье все такие. Я допил то, что было у меня в стакане, и не успел поставить его на стойку, как он снова наполнился. Стаканы в «Пабликанах» магическим образом наполнялись заново, так же как и сам бар. Каждый раз, когда выходили пять человек, появлялись еще десять.
Появился Твою Мать и, как мне показалось, поздравил меня с возвращением.
— Фистул, когда ты наконец човнул домой, — сказал он, в шутку стукнув меня. — Помнишь, как я тырал твои пипи плухом? И твой дядя сказал, что он понимал, какой ты был ути-плюти ванька- встанька.
— Здорово сказано! — воскликнул я.
После третьего мартини я положил на стойку двадцатку, чтобы заплатить за следующий коктейль. Дядя Чарли подвинул банкноту обратно ко мне.
— За счет заведения, — объяснил он.
— Но…
— Племянники барменов пьют бесплатно. Всегда. Сечешь?
— Секу. Спасибо.
— Кстати, насчет бабла. — Он вынул пачку наличных из кармана и отсчитал пять двадцатидолларовых купюр. Бросил их поверх моей двадцатки. — С днем рождения. Купи пивка какой- нибудь эфемерной студенточке. Ты не против, если я скажу «эфемерной»?
Я потянулся за деньгами. Дядя Чарли замахал на меня руками:
— Неверно!
Он показал глазами на стойку. Я проследил за его взглядом. Перед каждым посетителем, мужчиной или женщиной, лежала пачка купюр.
