— Когда ты входишь в бар, — наставлял меня дядя Чарли, — выложи все свои деньги — все, — и пусть бармен берет сколько нужно в течение вечера. Даже если бармен твой дядя и денег не берет. Такова традиция. Протокол.
К полуночи в бар набилось больше сотни человек. Люди стояли вплотную друг к другу, как кирпичи в стене. Из кухни вышел Вонючка. Он был атлетически сложен, хотя и невысок, рыжие волосы имели огненный оттенок, а рыжие усы закручивались на концах. Мне он показался похожим на тяжелоатлета из старинного карнавала. Дядя Чарли сказал, что на кухне Вонючка «художник» и делает с бифштексом то же самое, что Пикассо делал с камнем. Появился мужчина по кличке Шустрый Эдди, и я признался, что наслышан о нем. Он был известным на всю страну парашютистом, и когда я был маленьким, он при всех приземлился с парашютом на дедушкин двор — выполняя условие пари, которое он проиграл дяде Чарли. Несколько недель весь Манхассет только об этом и говорил, и я, бывало, караулил во дворе, ожидая, что Шустрый Эдди снова появится над верхушками деревьев. Я заметил, что он сидит на барной табуретке так, будто приземлился на нее с высоты трех тысяч футов. Казалось, ему польстило то, что я так много знаю о нем, и он спросил дядю Чарли, можно ли меня угостить.
— Джей Ар, — сказал дядя Чарли, — этот стакан за счет Шустрого Эдди.
Шустрый Эдди сидел возле Атлета, который, казалось, был его лучшим другом, хотя они соперничали во всем. У меня сложилось такое впечатление, что эти двое на протяжении десятилетий пытались превзойти друг друга в боулинге, бридже, бильярде, теннисе, гольфе и особенно в обманном покере, который, как они мне объяснили, был как «ловись рыбка» для взрослых, и играли в него серийными номерами долларовых купюр. Говорили, что у Атлета железные нервы. Атлет никогда не нервничал, когда сдавал последнюю карту, сказал мне Шустрый Эдди, потому что после того, как ты брал врага на мушку своего «М-60», остальное казалось уже парой пустяков.
— Атлет! — спросил я. — Ты был на войне?
— Вьетнам, — ответил за него Шустрый Эдди.
Атлет производил впечатление веселого и милого человека, и у меня в голове не укладывалось, что он воевал. Когда мы начали разговор, я подвинулся поближе к нему.
— Ты не возражаешь, если я спрошу, сколько ты служил в армии? — задал я вопрос.
— Один год, семь месяцев и пять дней.
— А сколько ты пробыл во Вьетнаме?
— Одиннадцать месяцев и двенадцать дней.
Он отпил пива и уставился на панели из цветного стекла с изображением гениталий по ту сторону стойки — авторства Чокнутой Джейн. Казалось, он смотрел прямо сквозь стекло, будто это было окно в Юго-Восточную Азию. Он сказал, что возненавидел сырость, так как приходилось постоянно пробираться по болотам.
— И там еще повсюду росла слоновая трава, пеннисетум, с высокими стеблями, которые режут кожу как лезвием. То есть ты постоянно мокрый насквозь, а кожа сплошь в порезах.
Пока Атлет рассказывал про Вьетнам, остальные голоса в баре стихли. Казалось, что все разошлись по домам и выключили свет, который горел только над головой Атлета. Его служба во Вьетнаме началась с долгих недель ожидания. Он пробыл в стране уже полгода, в основном в дельте Меконга, но ничего не происходило, поэтому он позволил себе расслабиться. Может быть, все не так уж и плохо, решил он. Затем, возле Ку Чи, его отряд вышел на открытое поле, и мир взорвался. Засада, подумали они. Оказалось, что поле было заминировано. Атлета ранило в спину, в шею и в пальцы. Просто осколки, быстро добавил он, чувствуя неловкость, потому что девять из пятнадцати мужчин, которые были с ним тогда, погибли. «К нам на подмогу даже не послали вертолеты, — сказал он. — Это было слишком рискованно».
Когда дым рассеялся и вертолеты наконец прилетели, Атлет помогал грузить трупы. Один из солдат умолял Атлета вернуться и найти его ступни. «Пожалуйста, — повторял он, — мои ступни, мои ступни». Атлет вошел в траву и обнаружил ступни солдата, все еще в ботинках, пропитанных кровью. Он протянул их солдату перед самым взлетом вертолета.
— Никсон нас оттуда вызволил, — сказал Атлет. — Твой дядя Чарли ненавидит Никсона из-за той заварушки в Уотергейте, но Никсон пообещал, что к Рождеству я вернусь домой, и свое обещание сдержал.
Было ясно, что обещаниям Атлет придавал большое значение. Я поклялся себе, что никогда не нарушу обещания, данного Атлету.
За несколько часов до отправки домой Атлет наступил на провод от мины. Он услышал щелчок, почувствовал, как натянулась проволока, и закрыл глаза, готовясь к встрече с Богом. Но мина была установлена неправильно. Устройство щелкнуло, но ничего не произошло. Ужас, затем облегчение.
— В любом случае, — сказал он, — когда я наконец вернулся домой, я мечтал лишь о двух вещах. О сэндвиче с тунцом и о холодном пиве на Пландом-роуд. Мне казалось, я даже ощущаю их вкус во рту. Но ты не представляешь — таксисты объявили забастовку. И вот я сошел с самолета, прилетевшего из ада, и не могу уехать из аэропорта.
Мы оба рассмеялись.
Если Атлет и ощущал горечь по поводу того, что ему пришлось испытать, он этого не показывал, хотя и признался, что ему периодически снится один-единственный кошмар. Как будто он сидит в «Пабликанах», потягивает холодный «Будвайзер», поднимает глаза и видит офицеров, входящих в дверь. Время призыва, солдат. Вы обознались, говорит он. Я свое уже отслужил. Один год, семь месяцев и пять дней. Они ему не верят. Вставай, парень. Пора потаскать «М-60» в Меконге.
— Ты не думал бежать в Канаду? — спросил я.
Атлет нахмурился. Его отец служил в армии, был ветераном Второй мировой, и Атлет преклонялся перед стариком. Они вместе ходили на футбольные матчи, когда морской флот играл против армии во времена детства Атлета, и отец как-то отвел его в раздевалку армейцев. Он представил сына Эйзенхауэру и МакАртуру. Такие вещи не забываются, сказал Атлет. Поэтому, когда отец умер в начале войны во Вьетнаме, добавил он, что еще мог сделать преданный сын, как не пойти на фронт?
Я спросил дядю Чарли, можно ли мне угостить Атлета пивом.
— Атлет, — провозгласил дядя, — тебя угощает именинник!
Дядя Чарли ударил по стойке кулаком и показал пальцем на мою грудь, и это был первый раз, когда он публично одобрил мое присутствие, от чего я почувствовал себя так, будто король Артур дотронулся своим мечом до моих плеч. Он вытащил три доллара из моей пачки и подмигнул мне. Я понял, что мне наливают бесплатно, а если я угощаю других, нужно платить. Меня это обрадовало. Мне хотелось заплатить за Атлета. Я понял, что то же самое правило действовало и в случае, когда кто-то угощал меня. Дядя Чарли брал с них доллар чисто символически. Это был обычай, бессмертный обычай. Угостить другого. Весь бар являл собой сложную систему подобных обычаев и ритуалов. И привычек. Атлет все мне объяснил. Он рассказал, например, что дядя Чарли всегда работает в западной части бара, под членом из цветного стекла, потому что не любит иметь дело с официантками, которые в восточной части бара обслуживают заказавших напитки клиентов ресторана. А вот Джо Ди нравились официантки, поэтому Джо Ди всегда работал в восточной части под разноцветной стеклянной вагиной. Странным образом, сказал Атлет, символы на стекле отражали разговоры в разных концах бара: более вульгарные и агрессивные на западной стороне дяди Чарли и более мягкие и легкомысленные на восточной стороне Джо Ди. Я также заметил, что у каждого посетителя своя, уникальная, манера заказывать выпивку. Джо Ди, ты не разовьешь эту концепцию? Гусь, ты не освежишь мой мартини еще раз, перед тем как я пойду домой, к своему жалкому подобию мужа? Один мужчина просто поглядывал на пустой стакан так, будто ехал по скоростному шоссе и посматривал на спидометр. Другой протягивал руку и касался указательным пальцем пальца дяди Чарли, изображая «Сотворения Адама» Микеланджело. Я подумал, что на свете, наверное, не много баров, где мужчины изображают сцены из «Сикстинской капеллы», когда заказывают «Амстел Лайт».
Мне не хотелось расставаться с Атлетом. Интересно, думал я, каждый ли вечер приходит он в «Пабликаны». Жаль, что его не было в нашей компании, когда в детстве я ездил с ребятами на пляж в Джилго, но я не мог представить себе, как мужчина вроде Атлета будет нежиться на солнышке или заниматься бодисерфингом. Такого мужчину я вообще не мог вообразить где-то еще, кроме как в баре поздно вечером. Он казался слишком большим, словно какой-нибудь сказочный герой, чтобы вот так запросто ходить по улицам средь бела дня. Я понял, что впервые за многие месяцы не испытываю страха,
