предначертанных нам судьбой.
Я опустил письмо в щель. Никогда раньше я не отказывал Сидни. Сидни никто не отказывал. Я знал, что, когда она получит свое собственное письмо и фото с пометкой «вернуть отправителю» без комментариев, она больше не попытается со мной связаться. Я вернулся в «Пабликаны», попросил дядю Чарли налить еще виски и рассказал ему, что я сделал. Он указал на меня пальцем, и мы выпили. За меня. За «Метс». Двадцать пятого октября 1986 года, в тот день, когда я потерял самую большую любовь в своей жизни, дядя Чарли объявил в баре, хотя никто его не слушал, что его племянник — победитель.
30
ГОСПОДИН СОЛЕНЫЙ
Быть копировщиком оказалось не намного сложнее, чем клерком в отделе «Все для дома». Девушка- копировщица объяснила мне все за пять минут. Я отвечал за «покупку бутербродов» и «распределение копий». Поскольку у редакторов нет времени покупать себе еду, сказала она, я буду обходить отдел новостей в течение дня, принимая заказы, а потом мне придется бежать на другую сторону улицы в круглосуточный магазин деликатесов «У Ала». Остальное время я должен собирать и сортировать бумаги из телеграфной комнаты. В «Таймс» были компьютеры, но редакторы, особенно пожилые, отказывались ими пользоваться. Поэтому комната отдела новостей все еще была завалена бумагами. Статьи, эссе, бюллетени, телеграммы, меморандумы, рассказы, краткое содержание статей, предлагавшихся на передовицу завтрашней газеты, — все это со стрекотанием и шипением выползало из больших принтеров в толстых пачках по двенадцать копий, проложенных копировальной бумагой, которые нужно было разделить, сложить определенным образом и быстро раздать. Многие редакторы не знали ключевых новостей, пока бюллетень не оказывался у них на столе, поэтому копировщики представляли собой непропорционально важное звено в информационной цепочке. И еще один важный момент: главные редакторы получали верхние копии, на которых шрифт был самым разборчивым, а редакторы рангом пониже получали самые слепые копии, иногда совсем неразборчивые. «Это вопрос статуса, — сказала копировщица. — Если рядовой редактор получит верхнюю копию, на тебя наорут, но боже упаси тебя дать главному редактору нижнюю копию».
Она театрально закатила глаза и ожидала, что я сделаю то же самое. Но я настолько благоговел перед «Таймс», что не мог стереть с лица выражение переполняющей меня радости.
После этого копировщица стала избегать меня, и я подслушал, как в разговоре с другой копировщицей она назвала меня «идиотом с Лонг-Айленда».
Более дружелюбные копировщики объяснили мне, как работает тренинг. Это серия унижений, говорили они, за которой следует значительное вознаграждение. Ты приносил бутерброды, разделял копии, работал по ночам, в праздники, в выходные, пока тебя не замечал редактор. Может быть, ему понравилось, что ты никогда не забываешь, что он любит копченую говядину с острой горчицей. Может, он оценил, как аккуратно ты складываешь его копии. Неожиданно он делал тебя своим протеже и по возможности позволял тебе взять интервью у автора для книжного обозрения или написать заметку в раздел недвижимости. Если ты более или менее прилично справлялся с этими заданиями, он давал тебе что- нибудь поинтереснее. Перестрелку, поезд, сошедший с рельсов, утечку газа в Бронксе. Одно из таких заданий станет твоим шансом, статьей, которая создаст тебе репутацию в отделе новостей или испортит ее. Если ты используешь шанс по максимуму, тебя попробуют дежурным по городу. Тридцать дней без перерыва, без выходных, писать и писать — тест не столько на талант, сколько на выносливость. Эта проба была главным призом. В этом заключался весь смысл работы копировщиком. Если ты выживал — как физически, так и морально, и, самое главное, не создав ситуацию, когда газете приходится печатать поправку, — тогда будет созвана секретная комиссия, которая раз и навсегда решит, подходишь ли ты для «Таймс». Если да, то тебя повысят до корреспондента на полную ставку, дадут стол и пожизненную зарплату. Если нет, ты можешь ошиваться здесь, сколько душе угодно, бегать за бутербродами и сортировать копии, пока тебе не исполнится шестьдесят пять, но ты навсегда останешься копировщиком, трутнем, безликим сотрудником отдела новостей.
Учитывая эти условия и жесточайшую конкуренцию, не было ничего удивительного в том, что две дюжины копировщиков, проходивших тренинг, носились по отделу новостей, как крысы по лабиринту. Но все равно мы были спокойнее редакторов, некоторые из которых, казалось, вот-вот тронутся умом. Одни пили пиво во время работы. Другие бегали в бар через дорогу в перерывах между правками, чтобы перехватить что-нибудь более крепкое. И все курили. Курить не только разрешалось, это было необходимо, и, как правило, смог в отделе новостей был сильнее, чем туман над заливом Манхассет. Один печально известный редактор начинал свой день с раскуривания трубки, затем после полудня переходил на сигары, а за час до выпуска курил «Кэмел» без фильтра одну сигарету за другой. Он выглядел на сто пятьдесят лет и из копировщиков вынимал душу. Его прозвали Курящий Дьявол, и несколько копировщиков предупреждали меня, чтобы я держался от него подальше.
Хотя «Таймс» напоминала мне Йель — слишком много умников в одном месте, — меня это не смущало. Я чувствовал себя там как дома. Скорее всего, из-за старой мебели, заляпанного оранжевого ковра и засоренных унитазов. Годы, проведенные в дедушкином доме, стали идеальной подготовкой. Но, конечно, настоящей причиной моего относительного спокойствия были «Пабликаны». Что бы ни случалось в отделе новостей в течение дня, я знал, что вечером меня ждут в баре. Я всегда мог рассчитывать, что ребята из «Пабликанов» подбодрят меня, а женщины подскажут, как лучше одеться. Все корреспонденты «Таймс» носили стильные подтяжки, галстуки того же цвета и ботинки с закругленными носами — большие, без швов, похожие на каноэ, — и хотя у меня не было денег на подобные вещи, мои бывшие коллеги из «Лорд энд Тейлор» подсказали мне, как улучшить гардероб. Они научили меня «одалживать» одежду в универмагах. Подтяжки и галстуки можно взять «померить», а потом вернуть. И я всегда буду благоухать «ароматом успеха», если буду заходить в магазин по дороге на работу и брызгаться пробниками.
Я был безумно счастлив. По многу часов я трудился в отделе новостей и добровольно соглашался работать дополнительно. Даже в выходные я заходил в здание газеты, притворяясь, будто работаю и очень занят. Если я не мог найти себе дела, я шел в «морг», где хранились архивы всех статей «Таймс» со времен гражданской войны, и читал там работы лучших корреспондентов, изучая их стиль. Однажды мне пришло в голову спросить у женщины, которая заведовала «моргом», нет ли у нее досье на моего отца. Досье имелось. Оно было тоненьким, но захватывающим. Я принес его в отдел и уселся читать, будто это документы Пентагона. Одна статья, написанная как раз после того, как «Битлз» появились в шоу Эда Салливана,[72] называла моего отца экспертом по рок-н-роллу. Читая, я стал насвистывать «Я хотел бы держать тебя за руку».
— Кто, черт возьми… свистит?! — завизжал Курящий Дьявол.
Толпа корреспондентов и редакторов прервала работу и повернула головы.
— Я! — пришлось мне признаться.
— Свист в отделе новостей может накликать беду, придурок!
Все смотрели на меня. Я не знал, что сказать. Когда все, усмехаясь, вернулись к работе, я взглянул на часы на стене. Полшестого. Если я уйду прямо сейчас, я успею на «счастливый час» в «Пабликанах».
Пристыженный, я шел к Пенн-стейшн и заметил толпу возле отеля «Пента». Пожарные машины. Полиция. Толпы зевак.
— Что происходит? — спросил я у женщины.
— Отель горит!
— Здрасьте, это Джей Ар Морингер! — сказал я. — Я здесь у «Пенты», и похоже, что отель объят пламенем!
