Нежный бар

руками.

— Чувак, — начал он, зажигая сигарету, — таким пьяным я тебя еще никогда не видел.

Он еще ничего не видел.

41 ХЬЮГО

Разозленная нашей стратегией укрывательства в «Пабликанах», тетя Рут открыла второй фронт. Она стала звонить в офис в городе, где работала секретаршей в приемной, и говорить, что заболела. Теперь она могла кричать на Макграу все утро и весь день. Макграу умолял оставить его в покое, но она пообещала не успокаиваться, пока он не согласится сделать операцию на плече и продолжить играть в бейсбол. Макграу сказал матери, что не может больше выносить ее крики и хочет вернуться в университет. Она заявила, что он никуда не поедет. Она не купит ему билет на самолет, пока он не сделает чертову операцию.

В конце августа Макграу сдался. Все, что угодно, лишь бы она не кричала, простонал он, сидя между мной и Джимбо за стойкой. Она победила, сказал Макграу, и мы с Джимбо заметили, что он снова начал заикаться.

Через несколько дней, душным жарким утром, тетя Рут отвезла Макграу в больницу. Тот выглядел помертвевшим, когда уезжал, и испуганным, когда вернулся днем. Он был уверен, что больше никогда не сможет шевелить рукой. Меня больше беспокоило, сможет ли он когда-нибудь смеяться. Он хотел прилечь отдохнуть, но у тети Рут нашлось для него задание. Она настояла, чтобы он пошел в какой-то грязный бар в Порт-Вашингтоне и заставил отца подписать какие-то бумаги.

В тот вечер за ужином в «Пабликанах» мы встретили Джимбо. Макграу, шатающийся от обезболивающих таблеток, чуть не плачущий от стресса, который ему пришлось пережить, едва мог поднести вилку ко рту. Я вспомнил, как Джедд рассказывал мне, почему на кактусах вырастают дополнительные ветки. «Потеряв» руку, Макграу лишился равновесия. «Иди домой, — сказал я ему. — Ложись спать». Но он объяснил, почему ему нужно быть в этом баре. Теперь, после того как он сделал операцию, тетя Рут будет приставать к нему, чтобы он ходил в клинику лечебной физкультуры. Она будет ныть, чтобы он готовился к бейсбольному сезону. Она никогда не остановится. Ему нужно уехать из Манхассета, бормотал он. Немедленно. Сегодня же ночью. Он снова заговорил об армии. Говорил, что поедет в Небраску автостопом.

Макграу стал собирать вещи через десять минут после того, как мать ушла на работу. За нами заехал Джимбо на джипе, и мы понеслись по дороге, нервно поглядывая в заднее окно, будто тетя Рут могла притаиться в кустах, готовая выскочить и побежать за нами, как гепард за тремя газелями. У газелей было похмелье.

До отлета самолета у нас было шесть часов, и мы решили убить время на стадионе «Шиа». Шел дневной матч с «Падрес». Наступила летняя жара. Стоял один из тех августовских дней, которые напоминали отрывок фильма про осень. Мы купили места над третьим «домом» и позвали разносчика пива.

— Не оставляйте нас надолго, — сказал я ему, вторя эху дяди Чарли.

Первые бутылки холодного пива были выпиты, как молочные коктейли. К шестой подаче мы чувствовали себя прекрасно, а «Метс» играли здорово. Толпа встала, поддерживая их, и было приятно слышать, как люди кричат от радости, а не от злобы.

— Нам пора идти, — печально сказал Макграу, глядя на часы на табло.

Приближалось время его рейса. Когда мы спускались по ступенькам стадиона, Макграу обернулся в последний раз. Прощаясь. Не с «Метс». С бейсболом.

В ту ночь я лежал в постели в дедушкином доме, глядя на пустую кровать Макграу и чувствуя себя брошенным.

Дверь отворилась. Тетя Рут, за спиной которой горел свет в коридоре, стояла в дверях и кричала:

— Тебе это так просто не сойдет с рук! Подлецы! Трусы! Вечно лезете, куда вас не просят! Вы с Джимбо думаете, что помогли ему? Вы ломаете ему жизнь!

Она не замолкала больше часа.

Каждый вечер повторялось одно и то же. Когда бы я ни приходил домой из бара, как бы тихо я ни пробирался в свою спальню, через минуту открывалась дверь и начинался крик. Через неделю мои нервы были на пределе. Я позвонил Бебе из «Пабликанов» и попросил помощи. Через несколько часов Бебе нашла подругу в верхней восточной части города, которая сдавала комнату. Она маленькая, сказала Бебе, и тебе будет по карману.

Я не стал обращаться к Бобу Полицейскому. Переехать на этот раз мне помог Джимбо. Я разыскал его в баре с наполовину выпитым стаканом «Рок а Л’Оранж», коктейлем, который он сам изобрел («Роллинг Рок» и капля «Гран Марнье»), Он заявлял, что коктейль имеет магические и медицинские свойства, которые лечат разбитое сердце. У Джимбо была своя Сидни — девушка из университета.

— Джимбо, — попросил я, положив руку ему на плечо, — окажи мне большую услугу.

— Выкладывай.

— Я не вынесу больше ни одной ночи криков. Мне надо эвакуироваться.

Без колебаний, не допив свой коктейль, он отправился со мной к дедушке.

По дороге я краем глаза поглядывал на Джимбо. В то лето я провел с ним много времени и знал, что могу на него рассчитывать. Я хотел поблагодарить Джимбо за то, что он всегда приезжал мне на помощь в своем ржавом джипе, и сказать, что на машине стоит нарисовать большой красный крест. Мне нужно было сказать ему, как много он значит для меня, что он мне как брат, что я люблю его, но я упустил свой шанс. Такие вещи мужчины могут говорить друг другу только в баре.

Войдя в дальнюю спальню, Джимбо огляделся и спросил:

— Как ты хочешь с этим разобраться?

— Пакуй, будто в доме пожар.

Джимбо отвез меня по адресу, который дала мне Бебе, и помог занести вещи в квартиру. Поскольку он заблокировал машину, стоявшую у дома, у него не было времени на долгие прощания. Мы обнялись.

— Возвращайся поскорее, — сказал Джимбо, отъезжая.

Джип исчез в потоке машин.

— Я вернусь, — пообещал я. — Обязательно.

Подругой Бебе была студентка юридической школы из Колумбии по имени Магдалена, которая почти каждое предложение начинала с риторического вопроса, состоящего из одного-двух слов.

— Правда? — сказала она, открыв дверь в мою комнату. — Это не совсем комната, а переделанная уборная.

— Уборная?

— Честно? Это туалет. Но здесь есть кровать и… ну, в общем, кровать. Но тут действительно уютно, как видишь.

Я заверил ее, что это очень уютный туалет.

Она объяснила, что почти все ночи будет проводить у своего парня. Он повернулась и показала на своего парня, как на приложение номер один. Он был такой тихий, что я успел забыть о его существовании.

— Ты хочешь сказать, что я в квартире буду один? — спросил я.

— Да? — сказала она. — Конечно, может приехать моя мама.

Ее мать жила в Пуэрто-Рико, но иногда прилетала в Нью-Йорк походить по магазинам и навестить друзей. Она ночевала у Магдалены на диване.

— Откровенно говоря? — сказала Магдалена. — Она тихая, как мышка.

Я поблагодарил Магдалену за то, что она сдала мне комнату, и сообщил ей, что приму горячий душ и