— Напротив, — горько усмехнувшись, ответил Конде, — мне ее жаль, ведь она лишена всякой свободы и всецело зависит от своих аристократов, которые и поддерживают ее в этой войне, да от Церкви, субсидирующей ее военные операции. Мы, в отличие от Екатерины, не зависим ни от кого. Наша партия свободна.
— Достаточно вспомнить о королеве Елизавете, — горячо поддержал брата Генрих, — и ее отходе от католицизма. Теперь Англия — протестантская страна, и все притязания правнучки Генриха VII на английский престол обречены на провал. Шотландские кальвинисты подняли восстание против Марии, и теперь она вынуждена искать спасения у своей соперницы.
— И нашла его, заметь, — продолжил Конде, — к большой радости мадам Екатерины, которой Елизавета пишет о том, что не даст в обиду протестантам ее невестку. Однако мы-то, брат, знаем больше об этом, нежели флорентийка. Королева Елизавета заключила свою соперницу в замок Лохливен, и той теперь уже не выбраться оттуда, если только в другую тюрьму. Королева не простит ей посягательства на свой трон и не отдаст его, хоть и говорят, что Мария имеет более законное право на царствование.
— Ну а что же, во-вторых? — спросил Генрих, желая выяснить вопрос с Гизами.
— Очень просто, — ответил Конде. — Мадам Екатерина пользуется Гизами как противовесом в борьбе с протестантами. Но вот посмотришь, как только лотарингские герцоги начнут брать верх, она станет заигрывать с нами, потом искать замирения и, наконец, призовет нас ко двору. Но, едва наша партия усилится, она снова приблизит Гизов. Кстати, они — это весомая часть ее армии, без которой не может существовать государство.
— Думается мне, — заметил Генрих, — что здесь все происходит как раз наоборот. Вспомни, как адмирал с твоим отцом едва не осадили Париж, и чем это кончилось? Миром в Лонжюмо. А потом, едва рейтары Казимира ушли из Франции, католики снова нарушили договор.
— Согласен, — кивнул Конде, — похоже, она и сама запуталась в этом вопросе.
— Ничуть. Эта хитрая лиса знает, что делает. Уверена, что все беды в ее государстве — от Реформации, а потому она будет бороться с нами до победного конца. Убежден, она что-то замышляет против нас, и очень скоро мы все убедимся в этом. Что же касается эдикта. Пойти на это — значит рассориться с Испанией и Римом, а сие идет вразрез с ее политикой. Но вот что я тебе скажу, кузен: когда я стану королем Франции, я такой эдикт издам и пойду войной на Габсбургов, ежели они станут мне перечить.
Конде удивленно, с некоторой долей недоверия и с оттенком насмешки на губах посмотрел на Генриха Наваррского:
— Неужто ты и в самом деле надеешься стать французским королем?
— Да, так сказала мне моя мать, и я верю ей.
— Но для этого надо стащить с трона Валуа! У нее ведь еще двое сыновей.
— Божье провидение не замедлит вмешаться в историю Франции, и коль мне это предначертано судьбой, то это сбудется. В Нераке я встретил цыганку, она сказала мне то же, что и моя мать: я буду королем.
Конде рассмеялся и похлопал брата по плечу:
— Ну вот, а ты еще удивлялся, когда я назвал тебя «вашим величеством». Выходит, я был прав?
— Брат мой, как только я сяду на трон, ты станешь моим первым министром.
— А вторым?
— Вторым будет адмирал, а твой отец — главнокомандующим.
— Браво, Наварра, но куда ты денешь принцессу Марго, ведь она тоже Валуа?
— Сплавлю ее в лучшем случае какому-нибудь государю, испытывающему потребность в непрерывных любовных утехах.
— А в худшем?
— В худшем случае женюсь на ней сам. Ох и чудная же будет невестка у моей матери! Кажется, весь двор уже повидал ее розовые ножки, но их еще не видели в Наварре. Я предоставлю своим гугенотам такую возможность.
— Помнится, ты восторженно отзывался о них во время путешествия по Франции, — улыбаясь, заметил Конде.
— Еще бы, кузен, ведь она каждый раз оголяла их до самого предела, когда об этом заходил разговор, и ей не терпелось похвалиться перед нами своими природными совершенствами. Ах, Конде, клянусь тебе, эти две березки будут моими, как только я вновь увижу ее.
— Да, но ты уже не будешь первым, Генрих.
— Догадываюсь. Но каким же: вторым, третьим?
— Боюсь, мой король, ты не войдешь даже в первую десятку.
— Черт меня подери, клянусь животом Христовым, недурной подарочек приготовит мне кузина Марго, если я соберусь жениться на ней, — и он от души расхохотался. — Но я не гордый, Анри, и не считаю целомудрие первейшей женской добродетелью. Однако хотелось бы знать, кто же все-таки был у нее первым?
— Говорят, им оказался ее родной брат, Генрих Анжуйский. Кажется, у них взаправду любовь.
— Вот даже как! — протянул Генрих Наваррский. — Влюбилась в собственного брата и тут же поспешила расстаться с девственностью! Хороши же нравы при дворе тетки Екатерины; впрочем, чему тут удивляться, коли она привезла с собою из Италии распущенность, ложь, лицемерие, пьянство и порок.
Между тем Людовик Конде рассказывал королеве Наваррской, как они вместе с Колиньи оказались в Ла Рошели.
Генрих тоже решил послушать, они с братом подошли к компании и уселись за стол.
— Наша армия спускалась по замерзшей Сене через Шампань к Бургундии. Нам на пятки наступала армия короля, численностью значительно превосходящая нашу, достаточно сказать, что одних только немецких и итальянских наемников в ней насчитывалось около десяти тысяч. Но она не завязывала с нами сражения, хотя и могла это сделать, а наши силы тем временем значительно увеличились близ Осерра. Однако мы были не в претензии — никто не хотел воевать: ни католики, ни гугеноты. В обеих армиях солдаты не получали жалования, остро ощущалась нехватка продовольствия и оружия, и они занялись открытым разбоем, опустошали деревни, мимо которых проходили. Доходило до того, что в поисках пропитания солдаты грабили церкви и дворянские усадьбы как свои, так и чужие. Мы надеялись тогда на помощь от английских протестантов, но ничего от них не получили: кажется, у них были свои проблемы с католиками.
Наконец одним прекрасным днем обнаружилось, что армия начинает таять. Солдаты, истосковавшиеся по земле и по дому, покидали ее, уходили и дворяне, земли которых, не обрабатываемые никем, приходили в запустение и не приносили урожая. В армии католиков положение было не лучшее. Однажды в наш лагерь прибыл парламентер с просьбой о встрече в Лонжюмо, где будет заключено перемирие. Нас с адмиралом это устраивало, этого хотел и король, коли сам запросил мира. С нашей стороны в Лонжюмо отправился кардинал де Шатильон, со стороны короля — маршал Монморанси. Король выразил согласие со всеми нашими пунктами, и 23 марта мы с адмиралом подписали мирный договор.
— Который, как мне кажется, — заметила Жанна Д'Альбре, внимательно слушавшая Конде, — не принес никаких результатов и вновь был нарушен католиками.
— Совершенно верно, мадам, — подтвердил Колиньи. — Я не зря назвал его «мир, полный вероломства». Обе партии распустили свои войска, но король сохранил свою штатную армию, и теперь, когда они почувствовали, что мы слабее, снова стали преследовать нас. По-прежнему продолжаются грабежи и зверские убийства протестантов. За лето они вырезали несколько тысяч наших братьев. Губернаторы провинций, с молчаливого согласия короля, объявили, что договор не распространяется на их владения, поскольку они принадлежат не королю, а принцам. Честное слово, можно подумать, что вернулись времена раннего Средневековья, когда каждый вассал был хозяином в своих владениях и не подчинялся синьору — королю.
— А что же вы? — спросила королева. — Какие меры приняли вы в ответ на это? Ибо всякое действие должно вызывать противодействие.
— Говорите вы, Ла Ну, — попросил адмирал.
— Государыня, — начал Ла Ну, занимавшийся сбором ополчения к югу от Парижа, — в ответ мы
