мне веселые истории из своей жизни, про подруг и Эле, о том, как они познакомились, про все ссоры и сцены ревности. Потом я беру ее под руку и, мимоходом здороваясь с типом с серьгой в ухе, который, судя по всему, меня знает, увлекаю ее в туалет.
— Эй, что ты надумал? Мне кажется, момент неподходящий, а?
— Да нет, смотри… — протягиваю ей двадцать чентезимов, или может пятьдесят, в общем, один евро или два, я даже не вижу точно. Кладу их ей в руку. И думаю о том марокканце со стоянки — как я вернусь и скажу ему, что денег у меня не осталось. — Смотри, это колодец желаний, видишь, сколько денег на дне?
Джин смотрит вниз: там, в этом туалете, устроено что-то наподобие колодца, освещенного желто- голубым светом, падающим на белые и коричневые стены.
— Давай… ты загадал?
Улыбнувшись, она поворачивается спиной и, загадав желание, бросает монетку. Я бросаю монетку вслед за ней. Сделав несколько зигзагов, монета исчезает в воде и занимает свое место среди тысячи чьих-то мечтаний и надежд. Как знать, может, какие-то из них уже осуществились.
Я оставляю пятнадцать евро на столе, и вот мы уже на улице. Вижу Анджело, он здоровается.
— Чао, Стэп, сколько лет, сколько зим…
— Да-да. Я зайду как-нибудь.
Насколько я помню, его зовут Пьер Анджело, он продавал иностранцам какие-то странные картины на пьяцца Навона, невероятную мазню по еще более невероятной цене — немцам, японцам, американцам, сопровождая свои шедевры объяснениями на не совсем правильном английском. С помощью такого надувательства смог купить себе это заведение — «Анджел».
— Ну что, вечер закончился?
— Не волнуйся… я понял, ты не хочешь меня утомлять.
Я хватаю Джин и забрасываю себе на плечи.
— Не надо, что ты делаешь?
Она смеется и пытается бить меня, но делает это без злости.
— Я тебя понесу… так ты хоть вопросы перестанешь задавать.
— Хватит, опусти меня на землю!
Мы проходим мимо компании парней и девушек, они смотрят на нас: первые — озадаченно, вторые — с завистью. Я прочитал это на их лицах. А мы идем дальше.
Вот узкая улочка, здесь я останавливаюсь.
— Теперь можешь слезать. Здесь у нас будет аперитив с сыром и вином.
Джин одергивает курточку и майку, которая задралась кверху и обнажила животик, мягкий, но аккуратный, без всяких там пирсингов в пупке, — естественный и кругленький.
— Что ты там разглядываешь? Живот — это не самая лучшая часть моего тела.
Смущение ей к лицу.
— Ты хочешь сказать, у тебя есть что-то более прекрасное?
Джин фыркает.
— Я заинтригован, намагничен, возбужден и…
— Ясно, ясно, я поняла.
Мы садимся за первый столик, и я делаю заказ черному официанту французского происхождения, повязанному белым передником.
— Нам кислого выдержанного козьего сыра и два бокала «Траминера».
Официант кивает, а мне остается надеяться, что он понял правильно.
— Где это ты вычитал про «Траминер» и козий сыр? Тебе это брат подсказал?
— Вот язва. Нет, должен тебя огорчить: я прошел курс с французским сомелье. Если быть точным, это была женщина. В Эперне, в Шампани. На ней были серые дымчатые чулки. Тончайшие, на резинках. Хочешь другие подробности?
Джин нетерпеливо фыркает.
— Нет, спасибо, дальше понятно: ты был заинтригован, намагничен, возбужден…
Официант ставит перед ней блюдо:
— Вуаля.
Он принес нам козий сыр и холодный «Траминер». Удивительно: этим он не ограничился.
— Я принес вам еще цветочный мед…
— Спасибо.
Здорово, когда человек любит свою работу. И нет ничего приятнее, чем смотреть на девушку, которая с удовольствием ест. Как Джин. Улыбаясь, она намазывает мед на еще теплый хлеб, сверху кладет кусочек сыра и откусывает, медленно, но решительно. А другую ладонь держит снизу, чтобы не упали на стол неосторожные крошки. Потом она касается ладони кончиками пальцев и ссыпает крошки в тарелку, берет бокал с «Траминер» и пьет маленькими глотками. Она само совершенство, клянусь. Мелкие стычки… даже не знаю, какой в них был смысл… Но на самом деле… я знаю. «Траминер» холодный и пьется легко, оставляя особое послевкусие. Холодный. Один бокал за другим. Да. Я знаю. Она совершенна. И потому что я думаю, потому что обманываю себя этими «я знаю, я не знаю», я понимаю, что слегка пьян. Я жду, пока она допьет, кладу деньги на стол и хватаю ее в охапку.
— Пойдем, пойдем.
— Но куда?
— Теперь — в совершенно особое место.
И, слегка опьяневшие, мы убегаем. И смеемся. А люди за соседними столиками, поворачивая головы, бросают на нас нескромные взгляды: им интересно посмотреть на двух этих странных людей… А мы, как два метеора в ночи, — и это место, и это мгновение принадлежат нам, только нам. Как и следующие в этом гастрономическом туре.
— Эй, Стэп?
— Да?
— Сколько у нас еще точек осталось?
— Каких еще точек?
— Поскольку мы в каждом месте съедаем что-то одно, хотелось бы понять, сколько еще будет таких мест, а то я лопну. Короче, сколько еще заведений?
— Двадцать одно!
Я отвечаю решительно, слегка недовольным голосом, но на ее лице — ни тени удовольствия, вроде того: какая классная идея, какая оригинальная. Вдруг Джин останавливается. Застывает как вкопанная посреди улицы.
— Что такое?
Она хватает меня за куртку и притягивает к себе.
— Признавайся, у кого ты ее украл?
— «Ауди»? Я же сказал — у брата…
— Нет, эту идею. В каждом месте брать одно блюдо — у кого ты это позаимствовал?
Я трясусь от смеха и чувствую себя пьяным как никогда.
— Я сам придумал.
Джин все еще держит меня за воротник и смотрит по-прежнему недоверчиво.
— И ты не делал ничего подобного с какой-нибудь другой девушкой?
— Нет. Это только для тебя. Если уж на то пошло, я не бывал в этих местах ни с одной девушкой.
Джин отталкивает меня, и я чуть не падаю.
— Ну, это уж ты загнул! Пум! — это лопнул воображаемый надувной шарик, так она сильно выдула воздух изо рта. — Пум. Фигня! Ах-ах, Стэп сказал какую-то фигню.
Она зациклилась. Тогда я хватаю ее за воротник, раскручиваю, она делает полуоборот и оказывается у моего лица. Я смотрю на ее губы.
— Хорошо, сказал фигню. Но если я и был здесь, то всегда в компании. А вот так, как с тобой, — никогда.
— Ну ладно, так-то лучше. В это еще можно поверить.
