— Вот-вот…
— А я в четвертом коммунальном. Когда можно зайти?
— Хоть сегодня.
— Придем! — И я тут же, с места в карьер, спросил: — А что такое перфорация?
— Собираешь марки и не знаешь? Непростительно. Так называются дырочки для отрывания марок.
После обеда мы с Ленькой привели себя в порядок, причесались, помыли руки и постучались в небольшой домик на улице Бакунина.
Открыл наш новый знакомый. На нем была потертая бархатная куртка и широченные пижамные штаны. Он повел нас через темный коридорчик, через большую комнату с пианино, столом и плюшевыми креслами куда-то в глубину дома и привел в тесную каморку. Она была до потолка забита книгами. Усадил на старинный диванчик.
— Мой кабинет. — Он поправил торчащие во все стороны седоватые волосы. — Принес марку?
Я вытащил из спичечной коробки темно-коричневую вертикальную марку. На ней взвивался ввысь самолет на лыжах и в левом углу был летчик Сигизмунд Леваневский — один из спасителей челюскинцев.
Марка чуть согнулась. Старик взял ее блестящим пинцетом и тяжко, точно случилось непоправимое горе, вздохнул:
— Бить тебя некому… — Он стал осматривать марку со всех сторон. — Разве можно так обращаться с ними? Варвар ты, любезный мой…
Я поджал под диванчик тщательно вычищенные ботинки и не дышал.
— Ну ничего, ничего, брака почти нет, состояние удовлетворительное… А ну выбирайте! — Он протянул огромный кляссер с сотнями марок.
У нас с Ленькой прямо руки затряслись. Чего здесь только не было! Ярчайшие марки английских колоний сменялись однообразными немецкими, марки СССР чередовались с марками колоний Франции и Португалии. Я почувствовал легкое головокружение, держа в руках этот кляссер.
Мы с Ленькой то и дело стукались лбами, тяжело дышали и ахали.
— Берите по двадцать марок, — сказал старик.
— Каких? — хором спросили мы.
— Любых.
В беспамятстве стали хватать из-под полосок прозрачной бумаги все наиболее пестрое и красивое.
Получилось так, что треуголку Тувы с волосатым яком мы ухватили одновременно.
— Я первый! — крикнул Ленька.
Мне стало обидно.
— Я!
— Врешь! — закричал Ленька.
— Нет, ты врешь! — не отставал я.
— Я! — Он рванул к себе марку…
В лицо мне бросилась кровь: я тоже дернул, и в руке очутилась половинка треуголки.
— Эге-е, какие вы, оказывается… — покачал головой старик. — Какие жадины! А я думал, вы дружите. Вам, верно, мало того, что я предложил? Что ж, берите еще по десятку. Только чтоб без драки. Не люблю я этого. Берите по очереди. По одной.
Мокрые, с горящими лицами, вытащили мы еще по десятку марок — конечно, самых ярких, красивых, больших.
— Дяденька, а вы давно собираете? — спросил я, увидев штабеля альбомов на столике с бахромчатой скатертью.
— Не очень. Лет сорок. С твоего, примерно, возраста.
— О-о-о! — вскричал Ленька.
— А вы знаете, сколько марок у английского Георга Шестого? Нет? Так знайте же. — И он битый час рассказывал нам о марках и знаменитых коллекционерах. Потом вдруг вытащил за цепочку карманные часы и спохватился: — К сожалению, молодые люди, должен распроститься с вами: студенты ждут в мединституте. Заходите. Будем меняться… Пока.
«Наверно, профессор», — подумал я и с почтением посмотрел на него.
Мы ушли, держа в руках бесценные сокровища.
— Ты чего разорвал треуголку? — спросил я, когда мы вышли со двора. — Неловко теперь идти к нему…
— Потому что я первый ее заметил.
— Нет, я!
— А вот как съезжу тебя по кумполу!..
— Ну попробуй! Ну?
— Марок жаль, растеряю. А то бы знаешь что?
Мы разошлись по домам и несколько дней не разговаривали. А ведь два года до этого крепко дружили, и у нас не было серьезных разногласий. Ленька был хороший, и не были мы жадинами, просто напал на нас глупый азарт.
Дня через три мы снова бегали с Ленькой на почту и уже, не заискивая, просили у девушки наклейки и марки, потому что узнали, что марки собирает такой человек, которого ждут в мединституте студенты и что их собирает даже сам Георг VI, король Великобритании, хотя к королям-то мы относились весьма иронически.
Авантюра
Я подсек. Что-то огромное, как золотое блюдо, блеснуло в глубине. Удилище согнулось. Я дернул. Удилище распрямилось, стало легким, а поплавок, всплывая и погружаясь, побежал от берега.
— Плыви! — крикнул Гаврик.
Я бросился в реку и погнался за поплавком. Впереди рябила и всплескивалась вода…
Где ж поплавок? Он исчез.
Я нырял, наугад шарил под водой в надежде ухватить леску — напрасно. Пиши пропало! Не видать мне великолепной лески с редким «глоточным» крючком и отличным гусиным пером!
Выйдя на берег, я стал отжимать волосы и выкручивать рубаху. Меня трясло от холода и от того, что такая рыбина ушла — верно, лещ фунта на два! И от того, что жаль было лески — это была отличная волосяная леска, и с ней так мне везло!
— Что ж дергал так? Легче надо… — сказал Гаврик.
— Знаю, — буркнул я. — Взяла б у тебя такая!..
Наверно, у меня был неважный вид, потому что Гаврик сказал:
— Не убивайся. Сегодня же сходим на базар.
Часа через два мы пошли на базар. В Гаврике крепко жила еще деревенская жилка, и он учил нас, городских мальчишек, многим полезным вещам: например, как добывать волос и плести лески.
Пройдя ряды с овощами и фруктами, мы добрались до коновязей, изгрызенных лошадьми. Привстав на цыпочки, Гаврик окинул одним взглядом всех лошадей и сказал:
— Есть три белых. К вороным и гнедым не подходи, и к серой не нужно.
Я не спрашивал почему: коричневый и черный волос для лески не годится.
— Наматывай на палец и дергай вниз, точно подсекаешь. Ну и в стороны зыркай, — продолжал свой инструктаж Гаврик.
Я понятливо кивал.
