трехсменный график работы. Это фактически узаконило восьмичасовый рабочий день, жесточайшую дисциплину и систему штрафов. Через полгода неразберихи и сумбура, доходы от завода выросла в три раза.
— Мне с вами очень повезло, — признал папа, назначая Павла директором правления и младшим партнером.
— Пашенька — редкая умница и вообще прекрасный человек, — маменька сразу же намекнула старшей дочери на перспективного жениха.
Та и сама уже поняла, что к чему.
— Паша лучший из всех, кого я знаю. Он не болтает попусту, а занимается настоящим делом. — Лариса искренне восхищалась молодым управленцем.
Всеобщее восторг не разделяла только двенадцатилетняя Надя.
— Что вы нашли в этом Матвееве? — Возмущалась она. — Не красивый, не элегантный, похож на шкаф. — Коренастая невысокая фигура Павла не отличалась ни особой грацией. Да и замашки порой оставляли желать лучшего. — И лицо у него обычное, из серии тринадцать на дюжину.
Маменька пояснила:
— Павел — настоящий мужчина. Лариса за ним будет, как за каменной стеной.
— Редкая личность, — согласился отец. — Такие Павлы составляют гордость страны. Не напрасно за него хлопотали сами Грушинины. — Благодаря рекомендации московских миллионщиков Матвеев и был принят на работу.
— Но ведь он беден, — не успокаивалась Надя. Матвеев был сиротой, рос в приемной семье, сам оплачивал образование.
— Он непременно будет богат, — уверил папа и оказался прав. Перед тем как обвенчаться с Ларисой Матвеев выкупил у отца половину акций завода.
«Значит, я ошиблась. Взрослые правы. В Матвееве, действительно, есть нечто особенное», — признать свое поражение Наде показалось мало. Ей захотелось лучше понять природный феномен под названием Павел Матвеев. Увы, скоро предмет изучения превратился в навязчивую идею. В семнадцать лет Надя Ковальчук мечтала встретить такого же Павла: умного, сильного, способного преобразить мир вокруг себя.
Павел Матвеев реализовал то, к чему призывали пламенные революционные воззвания. Он превратил завод и, прилегающие к нему бараки, в сказку. Используя извечную систему кнута и пряника, то есть высокую зарплату и штрафы, Матвеев поставил рабочих перед выбором: жить трезво, умно, с расчетом или убираться вон. Тем, кто принял условия — завидовал весь город. Зарплата под сто рублей в месяц. Ребятня учится грамоте и ремеслу. Мальчики — станочному, девочки — швейному. Бабы полдня помогают в столовой, детском саду, оранжереях. Старики ухожены, в заводском квартале чистота, порядок, клумбы.
В угоду демократическим взглядам, Павел позволил социалистам просвещать своих рабочих. А одного из преподавателей даже порекомендовал в репетиторы к Наде. Именно Герман Захаров увлек Надю идеями о свободе, в первую очередь о свободе любви, он же и преподнес первые практические уроки.
— Женщина по своей природе рабыня, — внушал Герман. — Только единицам удается вырваться из оков страхов и стеснения, преодолеть силу расчета и стать свободной. Такие отдаются мужчинам как королевы: не требуя ничего взамен и ни на что не надеясь. Остальные, как нищенки просят любви и денег.
Надя не желала быть нищенкой и как королева отдалась Захарову. Он снисходительно принял в дар ее девственность и потребовал для нужд революции все имеющиеся в доме драгоценности.
Отказать Надя не посмела. Она не могла противиться Герману. Он будто околдовал ее, лишил собственной воли, превратил в марионетку и, дергая за нужные нитки, заставлял совершать невероятные поступки. Словно во сне Надя вынесла из дому свою и маменькину шкатулки. Когда разразился скандал — убежала из дому, приняла участие в теракте. Герман пожалел ее, не назначил в основной состав. Другие мальчики и девочки бросили бомбу в окно кареты градоначальника маленького южного городка, других разорвало в клочья, другие взошли на эшафот. Трое ребят из группы отдали жизни за идею, о существовании которой узнали менее полугода назад.
Надя осталась жива и, выдержав первое испытание, попала в террорную школу. В заброшенном поместье, предоставленном одним из приверженцев Боевой Организации, органа социал-революционной партии, занимающейся физическим устранением врагов народа, ее научили изготавливать бомбы и стрелять из револьвера. Здесь же сообщили, что Герман погиб, зверски замученный, в тюрьме.
Печальную новость принес друг Германа — Арсений, высокий худощавый с волевым лицом и с родимым пятном на запястье. Он набирал ребят на новое дело. «Ты должна отомстить за Германа», — сказал, как о само собой разумеющемся.
— Конечно, — согласилась, раздавленная горем, Надин. К тому времени она уже изменила имя.
Планировалась масштабная серьезная акция. Пять месяцев длилась подготовка, потом неожиданно начались аресты. Чудом, буквально в последнее мгновение, Надин удалось скрыться. Несколько месяцев она провела за границей, затем отправилась в очередной вояж с новой группой.
Идея индивидуального террора, подвига, самопожертвования влекла Надин, как магнит. Не славы ради, ради победы справедливости она готова была на все. Черта, отделявшая праведное от грешного, истаяла майским вечером, когда пьяные единомышленники впятером изнасиловали ее.
Готовясь к делу, на котором и сложили свои буйные головы, ребята жили нелегалами, в напряженном ожидании. Чтобы разрядить обстановку на конспиративной квартире устроили попойку. Надин очутилась там случайно. Принесла привезенные из Женевы, письма от ЦК. Веселье только начиналось, ее усадили за стол, налили вина. Слово за слово, рюмка за рюмкой, она почувствовала, как кружится голова.
— Товарищ не умеет пить, — рассмеялся Арсений, он курировал подготовку этой акции, и проводил Надин в спальню, принес горячий чай, пожелал спокойной ночи. Ничего не подозревая, Надин послушно выпила, заправленным опиумом, чай, провалилась в забытье. Очнулась она оттого, что почувствовала на своей груди мужские ладони. Ни закричать, ни вырваться ей не дали. Арсений заткнул ей кляпом рот, схватил за руки.
— Давай, — кивнул первому. Затем второму, третьему, четвертому, пятому.
Ребята без лишних слов наваливались на Надин, вторгались в ее сути, бились в экзальтированном ритме, замирали от наслаждения. Хорошие, милые ее товарищи, напоминали зверей. В плену первобытного инстинкта, они были страшны в своей бессмысленной жестокости. Ни один не отказался от удовольствия. Ни один не остановил насилие. Все удовлетворили естественные надобности и продолжили пьянку.
Пьяная ватага еще трижды вваливалась в спальню. И трижды пропускала Надин «через строй». Желающих, правда, становилось все меньше. Водка делала свое дело. Валила людей с ног.
— Ты полагаешь, тебя хотели унизить? — поинтересовался на следующее день Арсений, когда стало известно, что покушение провалилось, и все ребята погибли. — Никоим образом. Революция требует жертв. Каждый кладет на алтарь то, что может. Наши товарищи отдали жизнь за святое дело. От тебя понадобилось только терпение. Идущие на смерть выше морали. Мы все в долгу перед ними. Неужели твоя обида больше чем твой долг пред революцией? Неужели последняя радость, последнее наслаждение в жизни, испытанное ребятами перед подвигом, не стоит твоих слез? Если так, тебе не место среди нас. Революция не жалеет никого и не желает довольствоваться малым. Или все, или ничего. Решай: на что ты способна ради победы святого дела. На все? Тогда слушай новое задание…
Следующие два месяца Надин провела в публичном доме. Скрывалась от полиции и училась тонкостям эротического ремесла. Затем устроилась горничной в дом генерала Евсеева. Когда его взорвали, стала компаньонкой у матери крупного нефтепромышленника Сорокина. Спустя год Надин очутилась в тюрьме и, беременная, получила предложение пойти вместо одной из сокамерниц на эшафот. Казнь беременной женщины должна была вызвать общественный резонанс. Чтобы усилить его один из тюремных врачей согласился выкрасть и передать в газету протокол вскрытия.
Пока Надин размышляла, другая девушка пожертвовала собой. Беременных тот час изолировали от прочих арестанток, облегчили режим, разрешили свидания с родными.
К Надин приехал Павел. Мать к тому времени уже умерла, отец был на водах в Германии, Лара не пожелала встречаться с сумасбродной сестрой.
— Я мечтаю погибнуть ради свободы и независимости, — гордо заявила двадцатилетняя
