революционерка, с прискорбием отмечая, что нисколько ни охладела к своему кумиру.
— Ну и дура, — ответил Матвеев. — Ради свободы и независимости надо жить, а не подыхать.
— Ты не понимаешь, ты думаешь только о наживе, будущее за нами, своего ребенка я выращу свободным.
Не вырастила. Ребенок умер, вскоре после того, как Надин, воспользовавшись, случаем, сбежала из тюрьмы. Новый этап ее жизни начался с очередного теракта и новой революционной специальности: изготовления бомб.
Бомбы имели химический запал, были снабжены двумя закрепленными крестообразно зажигательными и детонаторными приборами. Первые состояли из наполненных серной кислотой стеклянных трубок с баллонами и надетыми на них свинцовыми грузами. Грузы при падении ломали стекло трубки. Серная кислота выливалась и воспламеняла смесь бертолетовой соли с сахаром, вызывая взрыв гремучей ртути. Затем взрывался динамит, которым был наполнен снаряд.
Неустранимая опасность этой работы состояла в том, что иногда стекло трубки при установке ломалось прямо в руках. Многие гибли в лабораториях, Надин Бог миловал. Она лишь дважды получила сильные ожоги и лежала в больнице.
В 1900 году ее внедрили, опять под видом горничной, к Прохору Львовичу Люборецкому. Семидесятилетний полковник МВД в отставке, считался лучшим в империи специалистом по вопросам террора. и представлял реальную угрозу для Боевой Организации. В дневниках сыщика подробнейшим образом излагались принципы и приемы террорной работы, а также способы противодействия оной.
Чтобы подобраться к заветной папке Надин близко сошлась со стариком Люборецким. Стала доверенным лицом, помощником, секретарем, любовницей. Однажды, выкрав ключ от тайника, она прокралась в кабинет, открыла сейф и…
— Нехорошо, Надежда Антоновна, — услышала вдруг. — Неужели вас, госпожа Ковальчук, не учили в детстве: что воровать нельзя? И обманывать — грех. Особенно старших.
В дверях стоял Люборецкий. От неожиданности Надин вздрогнула. «Господи, как он узнал мое имя?» — подумала испуганно. Надеждой Антоновной Ковальчук ее давно никто не звал.
— Нехорошо, моя милая, — повторил Прохор Львович.
Преодолев растерянность, Надин выхватила из кармана платья револьвер.
— Неужели ты выстрелишь? После того, что между нами было?! — Люборецкий изменился в лице:
— Даже не сомневайтесь, одно движение и вы — труп.
Невзирая на решительный тон, стрелять Наде не хотелось. Прохор Львович ей нравился. Он был умен, ироничен, мил и неназойлив. Он, словно понимал, каково молодой женщине в постели со стариком и никогда не проявлял излишней настойчивости. Он был нежен, внимателен и искренно привязан к ней.
— Нет, нет…Я не хочу умирать… — прошептал Люборецкий. — Я сделаю все, что нужно, только не убивай меня.
Жалкий лепет, умоляющий взгляд, униженное ожидание, придали сил. Ощущение всемогущества переполнило Надин. С оружием в руках она чувствовала себя победительной и сильной. Она уже желала нажать на курок. Уже жаждала отобрать жизнь у человека, к которому минуту назад испытывала добрые чувства.
— Ненавижу… — зашелся в крике Прохор Львович, — всех вас ненавижу…выродки…убийцы…идейные маньяки…
— Именем революции… — дрожащим от ненависти голосом сказала Надин. — Во имя моих погибших товарищей.
Она спустила курок. Ощутила, как дернулось плечо. Увидела, как на груди Люборецкого растекается красное пятно, как старик оседает на пол, хрипит и царапает ногтями паркетный пол.
— Что же вы, медлите? Почему не стреляете? — насмешливый голос вернул к действительности. Живой невредимый Люборецкий улыбался иронично. Надин не спустила курок. Не ощутила отдачу. Страшная картинка мелькнула в ее воображении и только.
«Я не могу убить человека, — пришло понимание. — Не могу»
Она изготавливала динамитные снаряды, участвовала в покушениях, метала однажды бомбу, которая не взорвалась. Праведное и грешное смешалось в жизни, однако от последнего шага в запределье смертного греха Бог ее уберег.
Люборецкий шагнул к ней, отобрал револьвер, навел на царский портрет, висящий на стене, выстрелил. Легкий щелчок вспорол тишину комнаты.
— Наш самодержец Николай Александрович, конечно, редкий олух, но если уничтожать всех профанов и невежд, кто же останется в России?
— Он — тиран и враг свободы, — пробормотала Надин, заплетающимся языком. Разоблачение и шутка с холостыми патронами вывели ее из равновесия. — вы победили, Прохор Львович. вызывайте полицию.
— Позвольте, мне самому определить вам наказание?
Консультант по террору выдумал изысканную муку и предложил прочесть несколько глав из своих дневников. Первая, посвященная кадровой работе, ошеломила Надин.
Ее личная судьба — страстное увлечение Германом Захаровым, призыв Арсения отомстить за любимого, насилие, учиненное над ней майским вечером — все было типичными приемами вовлечения в боевую работу. Надин читала: насилием часто предваряли крупные акции. Чувство вины, раскаяния, стыд неизбежно появлявшиеся после насилия. превращали нормальных здоровых мужчин в добровольных смертников, толкали на отчаянные поступки. Девушки, пережив надругательство над своим телом, становились холодными и циничными.
«Несколько лет после того страшного майского вечера меня «подкладывали» под генералов, промышленников, политиков и чиновников, а я, идиотка, полагала это нормальным. Несколько лет я кочевала из постели в постель, не испытывая ни привязанности, ни удовольствия. Секс был обязанностью. Мужчина — объектом. Я сама — инструментом для выполнения заданий», — открывались истины, от которых не хотелось жить. От волнения Надин слегла в нервной горячке и едва выздоровев, получила телеграмму о смерти Ларисы.
Сестра умерла родами. После Оли она трижды беременела, трижды теряла ребенка. В четвертый раз потеряла себя. В поминальный девятый день скончался отец. Больное сердце не вынесло утраты.
Похоронив обоих, Надин вернулась к Люборецкому. Она могла этого не делать. Она была разоблачена. Миссия исчерпала себя. Достать дневники, так необходимые партии, было невозможно.
Прохор Львович обрадовался:
— Вы? Отлично! Раз так будем работать дальше.
— Вам не удастся сделать из меня провокатора, — прозвучал гордый ответ.
— Провокаторов без вас достаточно, мне бы человека из вас сделать, — покачал головой полковник.
— Я и так человек.
— Нет, милочка, человек — существо разумное, а вы — рабыня, робот. С вашим умом и характером стыдно не замечать очевидных вещей.
Очевидным вещам был посвящен следующий год. С ужасом и отвращением Надин открывала для себя изнанку террора. То, чему она отдала жизнь, что представлялось ей героической сказкой, ради чего гибли и рисковали ее товарищи, было, по версии Люборецкого, громадным коммерческим предприятием.
— Деньги, а не люди определяют ход исторического процесса. Движение денег к власти разрушает одни общественные устои и утверждает другие…
Люборецкий был безупречно убедителен. От безжалостной простоты его аргументов у Нади обрывалось сердце. Деньги…капитал…политика не имела другой логики.
— Большая борьба требует больших денег. Вспомните недавний скандал, про «добрых» американцев, пожертвовавших на русскую революцию миллион франков. Эти сраные, уж простите за грубость, демократы выдвинули всего два условия: вооружить население и распределить финансирование между всеми партиями без различий программ. Подумайте, зачем заокеанским толстосумам вооружать население Российской империи?
