Иногда я устраиваю бунт — угрожаю взять пистолет и по собственному усмотрению найти жертву. Меня ругают, призывают к партийной дисциплине, стыдят за анархические взгляды. Не понятно, почему индивидуальный террор вреден партии. Не понятно, почему централизованный террор носит исключительно выборочный характер. Нами получен приказ, убить О-ва. Другие кандидатуры исключены. Строго и категорично.
Мы ведем наблюдение за О-вым больше месяца. Результатов практически нет. Зато в поле зрения попал генерал З-ко. Его ликвидировать очень просто. Руководитель, испросив санкцию у ЦК, получает отказ. Почему, в сотый раз задаюсь я вопросом. Какая разница кого убивать? Лишь бы у политической фигуры был вес. Но нет, одному человеку объявлен приговор, другому — амнистия. Из каких соображений, хочется знать? По какой причине?
Ладно, оставим острые темы. Вернемся к нашим баранам.
Как стадо баранов мы топчемся на площади перед домом О-ва. Извозчики, бросив лошадей, на соседних улицах, уже открыто кружат около особняка. Мы — лоточники предлагаем товар едва не у подъезда. Тем не менее, выезды не установлены. Операция под угрозой срыва. Руководитель принимает решение: усилить группу и отправляется в тур по краям и весям бескрайней Российской империи, однако через три недели возвращается ни с чем. К собственному счастью, большая часть потенциальных героев, в последнюю минуту успевают одуматься и предпочитают жизнь нелепой и дурацкой смерти.
Пока начальства нет, мы коротаем дни за картами и водкой. На улице льет дождь, вести наблюдение невозможно. Мы сидим в тепле и режемся в карты. На столе водка, колбаса, калач, масло, шоколадные конфеты. Денег хватает и на жизнь, и на игру. На легальном положении нам пришлось бы вкалывать, чтобы обеспечить такое существование. На нелегальном можно пользоваться дармовщиной. Достаточно сочинить доклад о проведенной работе и в убедительной форме изложить его Руководителю, чтобы твою работу сочли достаточной. У меня с фантазией порядок, вру я убедительно и красиво, наполняя рассказ множеством конкретных деталей.
Миша и Василий, напротив, стараются по-настоящему и даже соревнуются, кто вернее угадает маршрут О-ва. Оно и понятно. Ребята — конкуренты и постоянно ругаются, оспаривая друг у друга право пойти первым номером. Руководитель слушает словесные баталии, молча. Он пока размышляет, кто из пацанов станет «героем» и попадет в историю и на тот свет. Выбор не прост. Василий слабеет день ото дня, но от того решимость его совершить подвиг только крепнет. У Михаила напротив, физической энергии достаточно, зато духовной явный дефицит. Тем ни менее, первым назначают именно его. Это правильно. Вася еле волочит ноги, от волнения кашляет и задыхается. Он ненадежен. Потому на верную смерть отправляется здоровый и крепкий юноша Миша.
Назначена дата, условлен порядок покушения, розданы инструкции.
Полагаю, во избежание неожиданностей, паспорта у номеров первого и второго отобраны. Вернее вместе с вещами паспорта сданы в камеру хранения на вокзале. Ключи у руководства. Без документов ребята не могут убежать, если и захотят. Они не хотят. Шатаются ночь напролет по улицам, ждут рассвета. Оба в невероятном возбуждении. Мне, Фоме неверующему, кажется, не обошлось без наркотиков.
Встречаемся в нужном месте. Руководитель проверяет нашу готовность и уходит восвояси. Он участие в покушении не принимает. Его задача организовать процесс и только.
Что ж, у теоретиков чистые руки — они не убивают. У исполнителей чистая совесть — они исполняют приказ. Разделение труда, специализация — последнее писк террористической моды. Следуя которой ребята из моей группы гибнут сами. И сеют вокруг смерть.
Карета О-ва тронулась. Миша бросился под ноги лошадям с бомбой в руках. Увы, запал не сработал. И вместо пожилого вороватого чиновника на тот свет отправился юный глупый Миша. Круглое копыто упало на его висок и пробило череп. Мгновением над площадью висела гулкая тишина, потом раздались свистки городовых и крики прохожих. Вокруг трупа 20-летнего мальчишки и кареты с плачущим от потрясения возницей собралась толпа. О-в держась за сердце шептал слова молитвы, благодарил Всевышнего за спасение. С просветленным от счастья лицом к нему пробился Вася, закричал в лицо: «Да здравствует, революция!», закашлялся и уронил бомбу себе под ноги. Грянул взрыв. Когда рассеялся дым, на булыжной мостовой лежало пятнадцать мертвых тел. Случайные прохожие, пристав, жандарм, Миша, Вася. Вернее то, что от него осталось. Как парень и мечтал, смерть его была быстрой. Жаль, бессмысленной. О-в остался цел и оказался даже не ранен.
В то краткое мгновение, когда Михаил уже погиб, а Василий только готовился провозгласить славу революции, Алексей, аккуратно положил свой снаряд на тротуар и медленно двинулся вглубь улицы. Через несколько минут он ускорил шаг, затем побежал и громко, надрывно, с какой-то истеричной дикостью, засмеялся. Похоже, парень тронулся умом. Увиденное располагало к тому. Мишина проломленная голова, Васино ошеломленное в преддверии смерти лицо — потрясли бы кого угодно. Больше я Алексея никогда не видел.
Свой снаряд я вернул Марии. Разряжая заряд, она по неосторожности разбила стеклянную капсулу. От взрыва погибла хозяйкина кухарка и сама Мария.
Мы с Руководителем спешным порядком бежим из города. В поезде говорят только о покушении. Кто восторгаются мужеством террористов, кто жалеет убитых, кто ругает власть. Я пью водку, гляжу в окно, матерюсь беззвучно. Сволочи, гады, ублюдки. Сколько людей загубили. Креста на них нет…»
…— Петенька, — сказала Надин серьезно, — попомни мое слово, быть тебе писателем. Не статья — чудо. Я в восторге.
— Спасибо, на добром слове, — кивнул Травкин.
— Представляю, что делается в ЦК. Переполошились, небось, думают, кто сдает газетчикам информацию.
— Вас не заподозрят?
— Нет, — отмахнулась Надин. — Моя преданность партии никогда не подвергалась сомнению. Единственно, в чем меня упрекали — это дружба с Люборецким. Но сим грешат, многие революционеры.
— Кстати, как там Оля?
— Нормально. Революцией, кажется, переболела. Теперь хочет осенью в Москву ехать, устраиваться в театр. Еще замуж собралась, глупая девчонка.
— В семнадцать все ищут себя, — напомнил Петр. — От этого никуда не деться.
— Пусть ищет на здоровье, лишь бы была жива и здорова.
— Забыл вам рассказать, — встрепенулся Травкин. — Я снова написал Феде Прядову от имени следователя, рассказал в общих чертах, чем занимается его пассия. Даже предложил устроить встречу. К моему удивлению, парень отказался и довольно категорично. Так что, Федю тоже можно считать излечившимся от революции.
— Значит, две души мы уже спасли, — Надин довольно улыбнулась.
— Три, — исправил Петр и смущенно покраснел.
— То есть?
— Помните, — начал Травкин, — я говорил об одной барышне. Тане…
— Да. Ты еще фамилию ее не знал.
— Теперь знаю. Ее фамилия Травкина. Татьяна Травкина.
Надин всплеснула руками:
— Ты женился? И скрываешь, негодник? Ну ка выкладывай, немедленно.
Раз в месяц кружковцы устраивали вечеринку. Собирали в складчину стол, танцевали. Польки сменяли вальсы. На вертящемся табурете у фортепиано чередовались музыканты. Травкин сидел в углу, с завистью смотрел, как ловкие пальцы перебегают по черно-белым клавишам, грустил. Нет, тосковал отчаянно. Среди ребят и особенно девушек из «приличных» семей он — сын рабочего — во всем видел пренебрежение, насмешку, снисхождение к своей простоте и невоспитанности. Сегодня, Петр ощущал себя особенно не в своей тарелке.
Он отсидел для приличия час с небольшим и тихонько выскользнул в коридор, собираясь незаметно ретироваться. Хлопнула дверь, из-за бархатных занавесей показалась разгоряченное девичье лицо. Сероглазая стройная барышня Таня, которую, как предполагала Надин, готовили к террорной деятельности, спросила:
