Генриху инструмент влияния на ситуацию. Теперь он тоже мог говорить с ЦК с позиции силы и выдвигать условия.
Сейчас, сбежав от охранки, где-нибудь на глубоко законспирированной квартире, Генрих, вероятно, торговался с ЦК. Что он требовал? Денег, гарантий безопасности — безусловно. Что еще? Судя по реакции «юриста», не исключалась, что Генрих пожелает остаться в политике. «И потеряет полмиллиона рублей сбережений в русских банках? — с этой мыслью Павел провалился в дремотное забытье, которое оборвал бой часов и удивление — уже полдень. За окном разливалась благодатная синь небес, ярким шаром полыхало солнце. Невзирая на ясную погоду на душе Матвеева было пасмурно.
Кресло «юриста» пустовало, жена тихо посапывала в постели. На бледном лице плясали солнечные зайчики. Один шаловливо скакнул со щеки на шею, юркнул между складок грудей. Павел не удержался и прикрыл проказника губами. И тот час отпрянул, одернул греховные мысли:
«Вот, кобелина, человеку плохо, а тебе одно подавай…»
— Пашенька, — сквозь сон пробормотала жена.
— Что моя хорошая?
Надин не ответила, она спала.
Стрелки часов перебирали деления круга, подгоняя бег времени. Павел гладил руку Надин, смотрел на серые тени под длинными ресницами, слушал спокойное дыхание. «Она просто спит» — твердил себе как волшебное заклинание. О том, что Надин спит уже двадцать часов кряду он старался не вспоминать.
Где-то в соседнем номере ярился от беспомощности «юрист». Он привез какого-то специалиста с чемоданом лекарств. Уверял, что тот приведет Надин в чувство. Однако доктор, всю ночь не отходивший от постели Надин, отрицательно покачал головой. Лучше не рисковать.
— Поймите, она должна подготовиться к беседе с Ярмолюком, — услышав ненавистную фамилию, Павел вытолкал полицейского из комнаты, потом позвонил управляющему отелем, велел поставить около дверей охрану и никого не пускать.
В пять часов вечера Надин очнулась.
— Павел, что случилось? — Незнакомый мужчина в белом халате вызвал ее удивление.
— Ты вчера упала в обморок, — не стал вдаваться в подробности Матвеев. — Ударилась головой, всю ночь стонала.
– Да? Но теперь я в порядке. Который час? Пять? Но мы же условились с Генрихом на двенадцать дня. Почему ты меня не разбудил?
Прошедший день стерся из памяти Надин. Она не помнила, что уже виделась со своим бывшим шефом и собиралась на встречу как в первый раз.
— Ярмолюк позвонил и перенес время на девятнадцать ноль-ноль, — выкрутился Павел.
— Но… — собрался было вмешаться доктор.
— Давайте выйдем, — предложил Матвеев решительно. В соседней комнате он достал портмоне, отсчитал нужную сумму, улыбнулся просительно: — Побудьте до вечера. Возможно, вы еще понадобитесь.
Пока супруга наряжалась, Матвеев проведал «юриста».
— Нашли Ярмолюка?
— Час назад он как ни в чем ни бывало, вернулся к себе на квартиру.
— Никто и не сомневался.
— Что Надежда Антоновна? Врач сказал — она в порядке.
— Нет. Она улыбается все время и совершенно не помнит, что вчера произошло. Я попытался убедить ее не ехать, однако она и слушать не хочет. Твердит, как заведенная: «я должна его увидеть и точка».
— Дела… — протянул задумчиво полицейский.
До квартиры Ярмолюка Матвеевы добирались на извозчике. Надин возбужденно щебетала, перескакивая с темы на тему. Павел, стараясь не замечать шальной блеск глаз и дрожащие пальцы, пытался исподволь выяснить настроения жены. В какой-то момент он подумал: «она почти невменяема» и ужаснулся.
У дверей парадного Матвеев по-вчерашнему сказал:
— Все будет хорошо. Мне точно нельзя с тобой? Я не буду мешать, тихонько посижу в коридоре…или на лестнице…
— Нет, я сама, — Надин по-вчерашнему отказалась и скрылась в подъезде.
Генрих был сама любезность:
— Наденька, душа моя, хороша. Как всегда хороша…
Надин увернулась от настойчивых рук, улыбнулась вежливо:
— Спасибо на добром слове.
— Коньячку хочешь?
— Нет. Такие дела надо вершить на трезвую голову.
— Какие? Какие дела ты собираешься вершить?
— Люборецкий умер.
— Да?
— Прохор Львович просил показать тебе эту папку. Здесь копии твоих донесений охранке, платежные ведомости с твоей подписью и приказ заблокировать твои счета в российских банках.
— Это не первая провокация, направленная против меня. Позволь, –
— Это не провокация.
— Ты уверена?
— Да и сумею убедить других.
— Зачем?
— Меня вынуждают к этому.
— Кто?
— Коллеги Люборецкого.
— Их цель?
— Твое публичное признание в сотрудничестве с Охранным отделением, отставка и полный отказ от политической деятельности. Если ты не подпишешь заявление добровольно, я вынуждена буду обратиться в ЦК. Если мое заявление проигнорируют, передам в газеты дневники Люборецкого и эту папку.
— Но тогда разразится скандал, партия будет дискредитирована.
— Поэтому будет лучше, если ты проявишь благоразумие и не станешь позорить партию.
— Я — позор? Не смеши меня. Я — гордость партии! Но как ты могла ввязаться в это гнусное дело? Как превратилась в марионетку охранки?
— Случилось то, что случилось. Ввязалась. Превратилась. Что с того? Разговор сейчас не обо мне.
— Понимаю. Ты сопротивлялась, как могла, но они взяли тебя за горло. Скажи, а почему ты не покончила собой? Почему предпочла предательство?!
— Ты забыл, что в случае моей смерти дневники Люборецкого тот час будут обнародованы?
— Но компромат на меня остался бы у охранки. Я знаю своих товарищей по партии. Никто бы не рискнул прийти ко мне и требовать отставки. Да я бы никого и слушать не стал. Пустил бы пулю в лоб, Иуде. И дело с концом!
— Убей меня, но этим ты не поможешь себе.
— Что ты сказала?!
— То, что слышал. Убей меня, этим ты не поможешь себе.
— Что ты заладила одно и то же? Или ты по-настоящему хочешь, чтобы я тебя убил?
— Да, пошел ты. Я тебе и в третий раз повторю: убей меня, этим ты не поможешь …
Конец фразы поглотил пушечный грохот распахнутой внезапно двери. Надин вздрогнула, обернулась, с ужасом уставилась на замершего у порога Матвеева. В руках мужа был пистолет, лицо дрожало от гнева.
«Опять он со своей ревностью…» — привычное раздражение сменилось страхом. — Господи, он убьет меня сейчас».
Но нет, Павла интересовал Ярмолюк. Грязно выругавшись, Матвеев в два шага подскочил к Генриху и
