Лечить или любить?

После тихого часа было собрание октябрятского отряда. «Надо выбрать командира отряда, отрядную песню, речевку, девиз и эмблему, — деловито сказала девушка-вожатая. — Какие будут предложения, ребята?»

Как вы думаете, какие были предложения? Правильно — единственным человеком, которого знал весь отряд, на тот момент была Таня Гранаткина. Ее и выбрали абсолютным большинством голосов. Таня явно испугалась, но отказываться от подобной чести в те времена было не принято. Поэтому она мужественно проглотила подступившие слезы и даже улыбнулась вожатой.

После ужина вожатая пришла к нам в палату и направилась прямо к Тане.

— План мероприятий мы с тобой завтра обсудим, — сказала она. — А сейчас вот что. Твой хомячок… Мне кажется, что ему здесь, в палате, не очень хорошо. Его либо упустят, либо просто затаскают — он все- таки живой, а не резиновый. Давай мы его поселим в коробке в вожатской комнате, а ты его будешь навещать, когда захочешь. Хорошо?

— Хорошо, — прошептала Таня.

— Вот и славно. Поехали, Хома! А насчет конкурса на лучшего октябренка ты подумай уже сейчас, Таня. Надо что-то спортивное и обязательно — конкурс на сообразительность… Может быть, зоовикторину провести, в честь Хомы? Ладно, завтра уточним… Спокойной ночи, девочки! — вожатая взяла чемоданчик с хомячком и погасила свет.

Не знаю, навещала ли хомячка Таня, это как-то не отложилось у меня в памяти. Но мы до конца смены больше его ни разу не видели — это точно. Да и вообще быстро забыли о нем — в лагере было много новых впечатлений.

Зато Таня постепенно преобразилась — в свете возложенных на нее обязанностей командира отряда, ответственности и доверия вожатой она, естественно, старалась как можно лучше и полнее себя проявить и оказалась не такой уж робкой, глупой и несамостоятельной, как могло показаться с первого взгляда. Зоовикторина удалась на славу. В спортивном конкурсе физически слабая Таня была судьей — строгой, но справедливой. А к концу смены, на смотре строя и песни она уже с веселой задорной улыбкой маршировала впереди нашего малышового десятого отряда и звонко выкрикивала:

— Раз, два… Шире шаг! — вопили мы хором.

— Три, четыре… Выше флаг!

— Смелые, умелые… Всегда мы тут как тут!

— Октябрята-ленинцы… Ленинцы идут!

Еще тогда, в семилетнем возрасте, я удивлялась: «Как Танины родители решились, вопреки всем правилам, дать этого самого хомячка с собой в лагерь маленькой робкой девочке, которая за себя-то не могла постоять?!»

И потом удивлялась. Пока однажды не поняла, что кто-то из Таниных родителей был интуитивно- талантливым психологом и, рискнув Хомиными удобствами и даже жизнью, подарил своей робкой и слабой дочери шанс самопроявиться под пристальным вниманием совершенно незнакомого социума. Таня, как мы теперь знаем, этим шансом успешно воспользовалась. А Хома выжил. Удача!

— А теперь мы будем сочинять «хомячка Тани Гранаткиной» для вашего ребенка, — говорю я родителям, пришедшим ко мне почти сорок лет спустя.

Глава 61 Цыганка Таня

Один мой знакомый рассказал о том, что в детстве их обычно пугали так: «цыгане заберут». И мне вспомнилось то, о чем я не думала уже много лет: цыганка Таня, с которой я когда-то дружила, попытка детей из очень разных культур выстроить свои отношения.

Моя дружба с Таней получалась прерывистой, потому что цыгане появлялись в нашем дворе каждый год в конце апреля и, продав весь свой товар к концу мая, снова исчезали до следующего года. Торговый ассортимент «наших» цыган был весьма своеобразным: они торговали черной «махровой» тушью для ресниц в коробочках (которую, по всей видимости, сами же и варили из чего-то вроде сапожной ваксы), прозрачными «газовыми» платками, красными гвоздиками и еще каким-то невразумительным первомайским товаром. И, разумеется, гадали.

Приезжали всегда только женщины и дети — от шестисеми лет до подростков. Ночевали они и хранили товар внутри крыши большой беседки, которая стояла на территории детского сада. В дождь дети из детского садика в этой беседке гуляли. Цыгане залезали в крышу по веревочной лестнице, покидали свое убежище часов в шесть-семь утра, возвращались к восьми вечера и, таким образом, с персоналом и воспитанниками детского садика совершенно не пересекались. Все окружающие, включая милиционеров, конечно, знали про цыган, но делали вид, что их как бы и нет вовсе. Цыгане же, в свою очередь, вели себя мирно и тихо: рядом с «домом» — беседкой и на близлежащих улицах и площади не торговали и не гадали.

С дворовыми детьми цыганские дети практически не общались — все отношения ограничивались примитивным обменом и игрой «в трясучку» на деньги. К тому же у них и времени-то особенно не было — целый день даже самые маленькие цыганские дети работали вместе со взрослыми. На свой, цыганский, манер.

Так что моя дружба с Таней была исключением из правил. Сошлись мы, как ни странно, на почве книг. Таня была старше меня на два года, считалась в таборе очень развитой девочкой и любила читать сказки. Почти каждый день я приносила ей какую-нибудь книжку, а она потом поздним вечером, при свете свечи, ее читала. Иногда для себя, а чаще — вслух, для своих цыганских подружек. Любила Таня слушать, как читаю вслух я. Я пыталась подсунуть юной цыганке какие-нибудь другие книжки, кроме сказок, но неизменно терпела неудачу — Таня отказывалась читать и Носова, и Драгунского, и всякие исторические повести, которые я сама очень любила. Зато сказки годились любые — хоть «Пеппи Длинный Чулок», хоть ненецкие народные. Любимой Таниной книжкой была «Волшебник Изумрудного города». Каждый год, появляясь в нашем дворе, Таня первым делом велела мне: «Неси волшебника!» — и в первый же вечер с наслаждением погружалась в до мелочей знакомый ей мир милой и доброй сказки.

Любопытство детей качественно отличается от любопытства взрослых, и поэтому, встречаясь с Таней практически каждый день, я ничего не знала о том, откуда они приезжали к нам и как и где жили в то время, когда мы с Таней не виделись. Мне просто не приходило в голову это спросить.

Единственное, что я, сама безотцовщина, выяснила у Тани: есть ли у нее родители (мужчин среди приезжающих, как я уже упоминала, не было вообще, но и Таниной матери я тоже никогда не видела). Таня охотно сообщила мне, что отец у нее есть, и еще какой, но он сейчас вместе со старшим братом и с младшими детьми кочует в другом месте, а мать умерла при родах, рожая младшую Танину сестренку, которой теперь три года. Помню, что ответ Тани меня совершенно удовлетворил, и никаких дополнительных вопросов я не задавала. Кочует, значит кочует.

Несмотря на то что Таня была старше меня, в росте она сильно мне уступала. Впрочем, цыгане вообще народ малорослый, а я, даже по нашим меркам, всегда считалась высокой. Исходя из этого, я, с согласия родителей, каждый год оставляла для Тани какие-нибудь вещи, из которых вырастала сама. Таня в одежде была привередлива (значительно привередливее меня), но что-нибудь из припасенных мною вещей обязательно брала себе — ведь моя бабушка шила и одевала меня достаточно красиво. Всему прочему Таня предпочитала шерстяные кофты и юбки с оборкой. Мои юбки казались ей слишком короткими, на что она мне неоднократно указывала, употребляя при этом устаревшее в нашем словаре слово «негоже». В таборе к моим юбкам пришивали понизу еще одну-две оборки из другой ткани, и они, таким образом, делались «гожими».

Родная тетка Тани даже среди своих считалась первоклассной гадалкой. Называлось это «ей судьба открыта» или еще как-то в этом роде. Естественно, я неоднократно просила Зою погадать мне. Она отказывала, ссылаясь на то, что, дескать, еще рано, на маленьких карты неверно ложатся. Раскидывать их