...Имеются человеческие жертвы

сердце, так что ее как будто зашатало. Еле устояла на ногах. Но Руса­ков уже распахнул черную дверцу и сел в машину, готовую сорваться с места.

—  

Я... я с тобой! — крикнула она и, оттолкнув руку пытавшегося задержать ее постового инспекто­ра с жезлом, бросилась к машине и, рванув дверцу, успела нырнуть внутрь. Водитель «Волги» газанул, завизжали покрышки, и, круто развернувшись, они понеслись вслед колонне грузовиков и автобусов с бойцами ОМОНа и в конце длинного двухкиломет­рового моста обогнали ее, стремительно приближа­ясь к центру города по перекрытым улицам, на ко­торых местами толпились взволнованные и что-то жарко обсуждающие люди.

Солнце палило вовсю, как летом. Черная «Волга» летела по осевой полосе, и на всех постах, на всех блокированных перекрестках ее пропускали и давали зеленую улицу. Они ехали будто по чужо­му, незнакомому городу. Других машин на мосто­вых почти не было, только кое-где на тротуарах виднелись отдельные легковушки, милицейские «жигули» и «козлы», а арки и переулки были пере­крыты тяжелыми грузовиками, чтобы в случае чего никто не мог проскользнуть в спасительные проход­ные дворы и закоулки. В окно машины вместе со встречным ветром влетал сильный запах гари.

На одном из перекрестков, где-то за квартал до площади Свободы, водитель сделал резкий разворот и остановился у тротуара.

— Ну все, приказано доставить вас сюда. Дальше нельзя. Сами топайте. Не ошибетесь.

Русаков сухо поблагодарил и выскочил из маши­ны. Вслед за ним устремилась и Наташа, и они бегом кинулись туда, в сторону главной площади, где были сосредоточены несколько главных адми­нистративных зданий области — городской думы, областного Законодательного собрания, представи­ тельства губернатора, управлений внутренних дел, УФСБ и регионального отделения Госбанка...

Все эти структуры были расположены по пери­метру огромной площади, где когда- то проходили первомайские и октябрьские парады и демонстра­ции, а с конца восьмидесятых — бесчисленные ми­тинги и шествия под флагами всех политических расцветок и оттенков: проельцинские и антиель­цинские, за Горбачева и против, коммунистические и националистические, а в последние два-три года — многолюдные демонстрации против феде­ральных властей, кремлевского режима, с требова­ниями выплат задержанных зарплат, восстановле­ния гибнущей промышленности оборонного города и отставки всех тех, кто довел страну и их некогда богатейший мегаполис до нынешнего жалкого, уни­зительного состояния.

Наташа и Русаков отбежали уже достаточно да­леко, почти на сотню метров, когда водитель, кото­рый подвез их, взял в руки небольшую черную рацию и что-то коротко сказал — всего два или три слова.

И в тот же миг из нескольких подъездов и из арок по обеим сторонам улицы одновременно вы­скользнули шестеро накачанных здоровяков в не­приметной одежде и, не спуская глаз с бегущих по мостовой высоких мужчины и женщины в светлых плащах, устремились вслед за ними по тротуарам, прижимаясь к стенам домов.

28

Русаков и Наташа приближались к площади кратчайшим путем — улицей Юности.

А там, впереди, слышались крики и страшный гул ревущей многотысячной толпы, из-за крыш не­высоких строений поднимались клубы черного дыма. Тысячи людей стояли на балконах и на кров­лях, глядя в одну сторону, и у всех на лицах было одно общее выражение какого-то завороженного, оцепенелого любопытства.

— Все! — крикнул на бегу Русаков, на миг обер­нувшись к еле поспевавшей за ним Наташе. — Это катастрофа!

Подступы к площади были перекрыты особенно плотно, и туда никого не пропускали. Но эта при­метная пара почему-то всюду проходила беспрепят­ственно, словно по чьему-то волшебному слову стражи порядка и в форме, и в штатском, и в пят­нистом зеленом и сером камуфляже расступались перед ними, открывая проход.

И вот последний бросок — и они оказались перед баррикадой из намертво сдвинутых и притер­тых друг к другу разноцветных поливальных и сне­гоуборочных машин.

Сомнений не было — стратегия городских влас­тей, выставивших войска против демонстраций, была предельно проста и по-своему эффективна: тысячи людей загнали, как в мешок, на огромную площадь и заперли выходы на прилегающие улицы и переулки, вопреки, казалось бы, очевидной логи­ке — чтобы, бросив на штурм против демонстран­тов силы милиции и войска МВД, рассеять их толпы и дать возможность разбежаться. Выходило так, что тут была изначально запланирована боль­шая кровь.

Гул огромной разъяренной человеческой толпы был чудовищен. Слышались пронзительные жен­ские визги, яростные выкрики, раскатистые труб­ные приказы сразу из нескольких радиоустановок и мегафонов.

Головы, головы, сотни искаженных гневом, во­инственным азартом, страхом и яростью лиц...

На площади была почти одна молодежь. Где-то там, вдали, ближе к громадным серым бастионам административных зданий, где, видимо, был эпи­центр побоища, виднелись блестящие на солнце каски и щиты омоновцев и солдат спецназа. Отку­да-то, непрерывно гудя, сквозь скопище людей к горящим автомобилям медленно пробивались крас­ные пожарные машины. От улицы Юности, так же раздвигая толпу, двигались четыре боевые машины пехоты и специальные цистерны с брандспойтами.

Русаков не мешкая вскочил на подножку снего­уборочной машины, схватился за кронштейн боко­вого зеркала, подтянулся что есть силы и перемах­нул через капот двигателя. Наташа отважно кину­лась за ним, но, поняв, что повторить то, что он сделал, не сумеет, принялась карабкаться по высо­ким стальным снегоуборочным щитам, стараясь не потерять из виду своего Русакова.

А он, стоя на высоком крыле этого оранжевого «ЗИЛа» и в ужасе глядя сверху на раскинувшееся перед ним дикое столпотворение, оглянулся на миг и, увидев ее, закричал что есть силы, чтоб пере­крыть этот гром и гул:

— Наташка, не смей! Не смей туда! Назад!

Но она не слышала, да и не стала бы слушать его. Она должна была быть с ним рядом, везде и всюду, что бы ни было, чем бы ни кончилось. На миг глаза их встретились, расширенные от ужаса и полные любви, — один короткий, как выстрел, переполненный чувствами взгляд.

И ни он, ни она не заметили, что те шестеро, что скрытно и ловко преследовали их, перебегая от дома к дому по тротуарам, в эти мгновения непри­метными серыми тенями скользнули под перегоро­дившие улицы машины, быстро, ползком, пробра­лись под ними, под грязными рамами и осями и очутились на бушующей площади одновременно с Русаковым и Наташей.

Русаков еще раз оглянулся, пытаясь увидеть свою любимую, но уже не различил ее в кипящих волнах людских водоворотов. Они подхватили, ув­лекли и понесли их в разные стороны, все дальше и дальше друг от друга. А она еще видела его, уноси­мого этими страшными, неудержимыми людскими бурунами, свивающимися в спиральные потоки.

Противостоять этому было невозможно, как-то воздействовать, остановить, удержать — нечего было и пытаться. Заведенная, озверевшая от страха и бешенства толпа словно превратилась в неисто­вое, обезумевшее существо, и это существо испус­кало во все стороны волны дикой, слепой ненавис­ти. И наверное, ничего страшнее этого самоубийст­венного порыва не было и не могло быть. Сотни людей рвались куда-то, бежали, толкая и отшвыри­вая друг друга.

Одних уносило на периферию, других затягива­ло в самую гущу, прямо к эпицентру