...Имеются человеческие жертвы

рядо­вое явление...

—   Надо проверить все факты. Все связано в этом мире, — ответил Турецкий и взглянул на часы. — Значит, так, сейчас мы едем в областную прокура­туру, а часа через два-три я либо позвоню, либо заскочу к вам. Как думаете, будут ли готовы к этому времени акты вскрытия?

—    Только в самом первом приближении, то есть в черновиках.

—  Ну, хорошо. А теперь давайте все-таки по­смотрим милицейскую сводку.

Через десять минут Турецкий уже держал в руках информацию облуправления внутренних дел за предыдущий день.

—  Улица Юности, это где? — спросил он.

—   Это в центре, — ответил высокий судмедэкс­перт, — что называется, в сердце города. Кстати, выходит как раз на главную площадь. Смерть насту­пила между десятью и двенадцатью часами утра.

—     Занятно, — вскинул голову Турецкий. — О чем-то говорить, конечно, рано, и все же почему бы не рискнуть, не перекинуть мостик... В общем, жду, с нетерпением жду, что вам удастся установить, пусть и в первом приближении.

Наконец он вышел из этого мрачного приземис­того строения с доверху замазанными белыми боль­ шими оконными стеклами. Хотелось наглотаться свежего воздуха, но тягостный запах, казалось, на­веки впитался во все поры, в каждую ворсинку одежды и преследовал его. И чтоб как-то отогнать и заглушить этот запах, чтобы вырваться из поля смерти, он сунул в рот еще одну сигарету и закурил. Данилов и Рыжков ушли вперед, и он смотрел им вслед.

«Непременно надо будет как можно скорее свя­заться со следователем, выезжавшим на место убий­ ства этих кавказцев, — думал Турецкий, — выяс­нить все детали этого происшествия... »

Машина стояла неподалеку, и, немного постояв, он направился к ней. По асфальтовой дорожке на­ встречу ему быстро шла высокая молодая женщина с непокрытой головой, на лице которой без труда можно было прочесть целую бурю чувств — и на­дежду, и волнение, и страх, и готовность ко всему, и ожидание чуда. Он знал это выражение лиц, по­видал на своем веку... И, поймав ее ищущий, вопро­сительный взгляд, сказал негромко:

— Это — вон там.

«Хороша, — подумал он про себя, — несмотря ни на что, на бессонную ночь, на смертельную тре­ вогу, на эту особенную синеву под глазами на не­правдоподобно бледном, словно выбеленном лице, какие бывают всегда там, где рядом смерть, — в реанимациях больниц, у тех, кто ждет последнего часа своих близких, на похоронах».

Конечно, по роду службы он должен был осве­домиться, кто она и кого ищет. Но ее серые глаза, переполненные безмерной холодной мукой, не до­пустили никаких расспросов. Сейчас это было бы

кощунством: порой случались мгновения, когда за­дачи профессии должны были отступить.

«Ну вот и все, — с каким-то сожалением поду­мал он, — встретились и разлетелись, скорее всего, навсегда... »

Как там, у Визбора?

Незнакомец, незнакомка,

Здравствуй и прощай!

Можно только фарами мигнуть...

35

Еще до поездки в морг они отправились на со­вещание, куда Турецкий ехал, полный самых разно­ образных раздумий. И действительно, покумекать да поломать голову было над чем. Выезжая вот так, на места, он, как правило, быстро находил деловой контакт с товарищами по профессии, с этими чаще всего настоящими душевными мужиками, без зна­ний и помощи которых его собственные успехи в подобных командировках надо было делить, как го­ворится, на шестнадцать. Но тут, в этом деле, в степногорском инциденте, о котором уже со вче­рашнего дня шумела вся страна, должного взаимо­действия с коллегами- провинциалами из областной прокуратуры пока не получалось. И сдавалось ему, не получится и в дальнейшем.

Скорее всего, это было только предчувствие, но предчувствие сильное, едва ли не гнетущее, что их троица, по сути дела, брошена тут на произвол судь­бы, в море невидимых подспудных проблем, отно­ шений и интересов, в которые вряд ли кто-то воз­намерится посвящать столичных чужаков. Тут за всем стояла и таилась совсем другая система отно­шений, позиций и оппозиций, намного более зыб­кая и скользкая, чем какие-нибудь чисто уголовные расклады.

И когда он мысленно представил объем работ, встреч, контактов, допросов, вполне вероятных очных ставок, то впервые за многие годы почувст

вовал явственный страх неуверенности в своих силах, в своих чисто физических возможностях. Нет-нет, втроем тут не справиться! Осилить втроем такое сложное дело было чистой воды утопией. Да- да, именно так. А значит, от всего этого дела, от их «разведки боем», вот уж воистину ограниченным контингентом, вовсю несло авантюрой. И возника­ло омерзительное ощущение, что кто-то их вполне сознательно надул и подставил, и родилась эта ко­варная задумка, может быть, как раз в Москве, чтоб утопить и вымазать его в здешних нечистотах, вы­ставить идиотом, продемонстрировать несостоя­тельность, а может, и профнепригодность, и, вопре­ки его намерению, заставить покинуть Генпрокура­туру по личному почину. Все это очень, очень сма­хивало на правду. Если бы не мысль о Меркулове, который такого, понятное дело, никогда бы не до­пустил.

И никому-то на самом деле, скорее всего, не нужна была эта правда, никто ни в каких открове­ниях не нуждался. Просто кто-то лихо разыграл свою комбинацию, как говорят кидалы-шулеры — раскатал масть, их присутствие тут просто профор­ма, а они болваны болванами в чужой игре.

Вот так он и думал, катя к.месту своего обита­ния, голодный, злой, с отвратным сладковатым за­пахом в ноздрях, с соглядатаем за рулем этой «Волги». Что ж! Политика, политика... Когда-то в юные годы в театре-студии МГУ у них выступал Андрей Миронов, читал знаменитый монолог Фи­гаро о политике. И он сам после, то мизинчиком, то пятерней зачерпнув этой прелести, казалось, ме­сяцами, сколько ни тер, все не мог отмыть руки — так разило этой самой политикой, просто в нос шибало — куда там в морге!

Теперь же здесь, впервые в его трудовой биогра­фии, предстояло не лапки запачкать, а нырнуть в эту фекальную бочку политики, зажмурив глаза, с головой. И все-таки надо было, надо было попы­таться найти здесь людей не запуганных, не запроданных и продавшихся, не «схваченных» той или иной здешней командой, а готовых, как ни скучно звучит, просто исполнять свой обычный служебный долг. Только это, и не более. Делать дело и не отклоняться. А это значило, что людей таких пред­стояло активно искать, включать и задействовать в свой план, которого еще не было, не могло быть, потому что слишком мало они знали о расстановке здешних политических сил.

Совещание, на которое он ехал утром и на кото­ром провел больше трех часов, подтвердило самые худшие его предчувствия и ожидания. У некоторых здешних товарищей, видимо, имелась четкая уста­новка их руководства, как можно больше и дольше говорить ни о чем и что есть силы блокировать расследование.

Через три с лишним часа, позвонив из своей гостиницы в морг, Турецкий получил весьма и весь­ма интересные сведения, которые заставили его даже присвистнуть. Оба кавказца, застреленные в одном дворе и обнаруженные только через час, так как оба трупа лежали у бетонной стены за грудой мусора и старых разбитых ящиков, были убиты, видимо, одновременно из трех разных пистолетов. Все пули, общим количеством десять штук, выпу­щены из патронов импульсного действия. Они уже переданы дежурным следователем для экспертизы баллистикам с целью определения оружия, из кото­рого были произведены выстрелы. Кроме того, при тщательном осмотре в одежде убитых найдены странные предметы: самодельный стилет с заточен­ной и надпиленной у рукоятки пикой, типичное холодное оружие колющего действия, а также точно такая же рукоятка, но уже с отломанной пикой, очень похожей на ту, что извлечена из тела Русако­ва. Оба предмета также отправлены на криминалис­тическую экспертизу.

— Любопытно, очень любопытно... — бормотал Турецкий, торопливо занося эти сведения в свой рабочий блокнот и снова возвращаясь мыслью к утреннему совещанию.