попыталась, кстати небезуспешно, изобразить интимную нежность к супругу. Потому что, если быть до конца справедливой, он минувшей ночью был хорош. Правда, ей и самой пришлось немало потрудиться, чтобы его сильное мускулистое тело, будто сплетенное из стальных тросов, полностью размякло и стало послушным и податливым в ее руках. Выжимая, высасывая из Димки его силу, Лариса опустошалась и сама, и это ощущение необычайной легкости вздымало ее на самый пик блаженства, откуда был только один путь — раскинув руки, в полет, в небо, в полную невесомость. Димка, подлец, умеет-таки доставлять ей это наслаждение. Есть в нем нечто такое, чем не обладали другие мужчины, считавшие для себя главным не ее, Ларисино, освобождение от земного тяготения, а жадное удовлетворение собственной похоти.
Безразличие мужа пока не сильно смущало ее. От внешней грубости он порой легко переходил к бурной близости, не управляемой уже никакими чувствами. И Лариса обожала его в эти минуты, когда терялась всякая мера и всего хватало с избытком, щедро, через край…
Она медленно и словно торжественно опустилась перед мужем на колени, отчего тяжелая ткань халата распахнулась, обнажив ее напряженные загорелые ноги. Сияющие серо-голубые глаза Ларисы источали призыв и загадку. Не отводя от мужа взора, она быстрыми, требовательными» пальцами начала распускать ремень на его брюках, опустила лицо, и ее волосы золотой волной накрыли его колени.
Вадим глубоко вздохнул, загасил сигарету в пепельнице и неожиданным, сильным толчком опрокинул жену на ковер. И через короткое время тишину дачи взорвал ее восторженно-жалобный, протяжный стон…
«Может ведь, подлец, когда захочет», — бесплотно взмывая над землей, как-то отстраненно успела подумать Лариса, и тут же сознание ее отключилось, полностью отдавшись восхитительному блаженству полета.
В Москву они возвращались, когда уже стемнело. Лариса прикорнула на заднем сиденье машины, изредка поглядывая сбоку на мужественный профиль Вадима. Нет, она его все-таки не любила. Вернее, если и любила, то любовью особенной, которая ощущается телом, руками, губами, но никак не сердцем. Просто он был мужчиной, необходимым ей в любую минуту. И когда он находился рядом, она его желала и любила, а когда куда-нибудь отлучался и они не виделись день-другой, появлялось лишь чувство какой-то физической недостаточности, телесного неудобства. Интересно, а любит ли он ее? И если да, то как? Подобно ей — как необходимую вещь?
Наблюдая за Вадимом, Лариса Георгиевна отчетливо сознавала, что еще максимум два-три года — и мужа придется оставить. Если он и впредь будет откликаться на ее призывы лишь по принуждению, долго они не протянут. А жаль. Он и целовал-то ее теперь как пылкую и изобретательную любовницу, а не как любимую жену. Ей казалось, что в его объятьях потерялась, исчезла былая нежность, которой, помимо всего остального, где-то в тайниках своего сердца постоянно ожидала Лариса от прежнего Димки.
Вот и сегодня — довел ее прямо-таки до сумасшедшего экстаза, а потом встал, застегнул брюки, отряхнулся, придирчиво оглядел ее всю, как купец товар на прилавке, и — в гараж, к машине. Хоть бы словом ласковым обмолвился. Ничего, никакой благодарности не разглядела во взгляде мужа распростертая на ковре у его ног Лариса Георгиевна. Это были глаза сытого и усталого от обильной жратвы жеребца. Нет, наверняка не любит. Такая мысль стала утверждаться под роскошной золотой гривой поверженной и обессиленной супруги, и вот это было ей действительно очень обидно.
На выезде к Минскому шоссе Вадим зачем-то свернул к обочине и остановил машину.
— Что там у тебя? — вяло поинтересовалась Лариса.
— А черт его знает, — сердито буркнул он. — Пойду посмотрю, дымит что-то.
Оставив ключи в замке зажигания, Вадим вышел из «мерседеса» и открыл капот, повозившись там, закрыл и пошел к багажнику. Лариса снова прикорнула, прислонившись к боковой дверце. Впереди, неподалеку, шаря фарами по густому кустарнику, вылетали из-за поворота и проносились мимо машины. Ночное шоссе жило своей обычной жизнью. В машине было тихо и темно.
Внезапно она услышала сзади чей-то короткий сдавленный крик, глухие удары, вскинула голову и обернулась. И в то же мгновенье слева распахнулись сразу обе дверцы. Она успела только заметить, как за руль вскочил рослый, похожий на Вадима мужик, а рядом с ней оказался второй, который тут же набросил ей на голову что-то плотное и отвратительно пахнущее. Она попыталась выпрямиться, закричать, но почувствовала у самого рта жесткую ткань, напоминающую брезент, а сверху на нее навалилось тяжелое, явно мужское тело, и грубые пальцы, вцепившись в ее руки, стали заламывать их за спину.
«Если насилие неизбежно, — прорезался вдруг в мозгу дурной юмор, — расслабься и получи хотя бы удовольствие…» Но, похоже, никакого насилия над ней в данную минуту, то есть немедленно, не предстояло. Потому что нападавший просто стянул ее руки, а затем и щиколотки петлями и спокойно отстранился от нее.
Машина между тем мчалась, стуча колесами на выбоинах в асфальте, и наверняка не по Минке, там дорога гораздо спокойнее.
Похитители, что ли? Но зачем? Хотят изнасиловать? Эта мысль появилась почему-то одной из первых. Однако в таком случае проще было бы оттащить ее подальше от дороги в густой кустарник и устроиться почти с комфортом. А если все не так, то как же? Этот глупый и безответный вопрос в разных вариантах бесконечно прокручивался в голове у Ларисы Георгиевны, пока «мерседес» ехал по совсем уже ухабистой, вероятно грунтовой, дороге и не остановился.
Вокруг была полная темнота— ни луны, ни звезд, ни фонарей. Небо было пасмурным, и воздух будто перенасыщен влагой. Слабым, совсем черным силуэтом просматривалось какое-то дачное строение. Вдалеке забрехала собака.
Похитители сняли с Ларисы дурно пахнущее покрывало, развязали ноги и руки и, вежливо взяв с обеих сторон под локти, повели по влажной от» недавнего дождя траве к дому. Поднялись по скрипучим ступенькам на террасу. Стукнула дверь, и Лариса оказалась в просторной, неярко освещенной комнате с бревенчатыми стенами, маленьким камином, широкой тахтой и банальным набором плетеной дачной мебели. Ее посадили на стул возле стола, сами похитители уселись напротив, и Лариса наконец смогла рассмотреть их.
Это были смуглые парни крепкого телосложения и явно кавказского происхождения.
— Ничего нэ бойтесь, Лариса Георгиевна, — словно подчеркивая это «нэ», начал один из них, бородатый. — С вашей головы волос нэ упадет. Нам надо просто разобраться с вашим супругом. Сделает как обещал, и мы с удовольствием отвезем вас на вашей машине прямо домой. Вы такая изумительная женщина, такая замечательная, что сердце нэ выдерживает вашего горя. Нэ надо, Лариса Георгиевна! Лучше скажите, чем вас угостить?
— Дайте чего-нибудь выпить, — пересохшим от волнения голосом попросила Лариса.
— Пожалуйста, дорогая! — словно подброшенный пружиной, вскинулся второй — высокий и широкоплечий парень, тот самый, что показался ей похожим на Димку. Его лицо с синеватыми выбритыми щеками сияло от восторга. — Что прикажете? Виски? Коньяк? Скажите, что предпочитаете.
— Дайте коньяку.
Парень ловко откупорил бутылку, вынутую из маленького пристенного бара, на который Лариса и внимания-то не обратила, налил рюмку, поставил на жостовский подносик и аккуратно подал ей. А рядом положил большую лиловую гроздь крупного винограда. Лариса подумала, что для нового урожая — еще рано, значит, прошлогодний, но хорошо хранимый.
Она поднесла рюмку ко рту и почувствовала незнакомый мягкий аромат: коньяк источал неуловимый запах чайной розы. Заметив ее недоумение, парень тут же поднес ей бутылку.
— Посмотрите, дорогая, самый лучший армянский коньяк, только для дорогого друга! Ереванский разлив, сам Шустов рецепт давал!
Лариса отпила глоток и удивилась тонкому вкусу напитка. Машинально отщипнула ягодку от виноградной кисти, закусила. Виноград был очень сладкий, холодный и вяжущий рот.
Наконец вопрос у нее созрел.
— Значит, вы меня как заложницу?.. И во сколько же, простите, оценена моя голова, если не секрет? Да и вообще, чья это идея?
Вот так, не один вопрос, а сразу целая пачка, и не такая уж она дура, как эти абреки представляют себе.
