…Дорога. Длинная дорога вьется наверх, на плато, к Мясорубке.
Справа и слева народ — согнали смотреть.
Турецкого вели по дороге со связанными за спиной руками.
Тихо звучала музыка, исходящая от него.
— Давай! — приземистый коренастый мужик крестьянского вида повернулся в толпе к соседу, худому, высокому, с тонкими чертами лица: — Ну же! Пора!
— Сейчас… Не тревожь.
— Что ж ты? А говорил, фокусником был.
— Был, — согласно кивнул худой. — Пока не подох.
— Ну? Ну же?
— Ну подожди…
Бывший фокусник смотрел на Турецкого не отрываясь… Взгляд его вдруг озарился каким-то внутренним светом и силой и тут же вмиг остекленел, став острым, пронзительным.
И перед Турецким на дорогу внезапно упал с неба цветок — простая ромашка.
Бич-охранник откинул ее прочь с дороги ногой.
Напрасно: воля к жизни зазвучала значительно громче.
Ромашки, васильки, колокольчики падали и падали, а воля к жизни лилась и лилась: Турецкий прощался с людьми и с миром, пусть страшным и безысходным, но таким родным…
Цветы все падали, а Мясорубка приближалась.
Воля к жизни звучала до последнего, он уходил в Мясорубку все глубже, а воля к жизни становилась все громче.
И только в последний, самый последний момент душа его вдруг исторгла крик — крик леденящий, визгливый, истошный, по-детски пронзительный…
Он ощутил невыносимый холод и резь в глазах от ярчайшего света. Кругом громоздились приборы, крутились, вращались сразу в двух противоположных направлениях: по часовой стрелке и против… Кто-то тянул его из какого-то стеклянного гроба за ноги — вверх и заваливая на бок…
Он, ничего не соображая, все же сумел сесть.
Измученная родами Марина расслабилась и улыбнулась выстраданно…
— Глюкозу — в капельницу, — услышал он знакомый голос. — А впрочем, ладно… Обойдется пивом.
Он осторожно повернулся головой, всем телом на этот голос.
На него пристально смотрело знакомое до боли лицо Грамова.
Но вот что странно: глаза Грамова ходили ходуном, каждый глаз сам по себе, вращались в орбитах…
— Ы-ы-ы… — сказал удивленно Турецкий, указывая пальцем на глаза Грамова.
— Ага. У тебя тоже, — ответил Алексей Николаевич. — Это я под боковое излучение попал. Сейчас пройдет.
Грамов держался стойко, но руки у него заметно дрожали.
Трясущимися пальцами Грамов извлек из нагрудного кармана белоснежного халата большой бульонный кубик «Knorr» и, не отводя прыгающего, не фиксируемого взгляда от Турецкого, натренированным движением, не глядя развернул упаковку, кинул кубик в рот, стал жевать.
— Гы-ы-ы… — Лицо Турецкого расплылось, но он овладел собой, переходя на членораздельное общение — Вы… Зачем… Кубики… едите?
— Жрать жутко хочется! — объяснил Грамов.
8
— Я собрал вас здесь, чтобы, во-первых, извиниться перед вами, во-вторых, чтоб объяснить детали, если это будет нужно. Ну, одним словом, как водится, разбор полетов, — Грамов кивнул и помолчал, задумавшись.
Они сидели в малом каминном зале только втроем: Марина, Турецкий и, конечно, Грамов. Настю, как принято при серьезных разговорах, отослали купаться в аквасад с Анфисой и Рагдаем.
— Я должен извиниться перед вами в первую очередь за то, что, не имея ваших санкций, манипулировал, но лишь отчасти, вашим сознанием. Мне кажется, что вы могли бы меня извинить, зная, в сколь сложной ситуации мы все находились, и понимая, что на предварительный ввод вас в обстоятельства, в ситуацию у меня просто не было времени. Как и у вас, впрочем… Жизнь заставила нас всех, как говорится, «играть с листа». И я играл… И вы с листа играли.
— Нам все понятно. Извиняться — это лишнее. Наоборот, мы благодарны вам, — начал Турецкий.
— Нет, с этим подождите, с благодарностью. Все, что я сказал, было только во-первых. Второе, я хотел бы извиниться отдельно перед вами особо, так сказать, за то, что я влюбил вас друг в друга и, как вы понимаете, «женил». Хотя вы, Саша, были женаты на момент вашей свадьбы с Мариной, да и сейчас остаетесь женатым. У Марины же, насколько мне известно, был весьма перспективный и бурный роман… Который полгода назад завершился счастливым, насколько я понимаю, браком. Все это было хамством, конечно, с моей стороны, но если взглянуть на дело пошире…
— Считай, что мы уже взглянули, папа.
— Тогда я рад. Все «чары» сняты, дети. Вы все «исчезну-ты» и можете теперь выбрать все дальнейшее по собственному вкусу: вернуться в «мир», легализоваться, так сказать, на прежнем месте, в прежней роли… — Грамов тяжело вздохнул и пояснил: — С помощью опять же «Витамина Ю». А можете начать жизнь заново, ну не совсем, конечно, в некотором смысле. В каком? Тут вам решать. Вы заслужили право выбора. Марина, как я понимаю, выбор уже сделала, пока вы, Саша, спали… — не удержался Грамов. от легкого хамства в адрес Турецкого.
— Я вернусь в «мир», — Турецкий улыбнулся. — К своей семье, к своей работе.
— Я так и думал, что вы решите так. — Грамов кивнул. — Это без проблем… Единственно, что вы уже не сможете, так это вернуться в свой возраст — вам тридцать пять уже. Вот. Если нет у вас обид, а планы- цели есть, то я не то что рад, а просто счастлив. Ну, по шампанскому, не так ли?
— Я не против. Как, Марина? — Турецкий улыбнулся.
— Открывай и наливай.
— Я хочу выпить за вас, — поднял бокал Турецкий.
— Спасибо.
— А второй бокал я хочу выпить за…
— За себя, — подсказала Марина.
— Ну нет! А за разгадки всех загадок. Перед тем как я выпал в осадок, я раскрутил практически все.
— Согласен, — улыбнулся Грамов. — Не совсем, конечно…
— Но остаются вещи, которые я не могу понять.
— Разгадки — это самая приятная закуска, — кивнул Грамов. — Я попробую объяснить вам, что вы не поняли.
— Я не понял, во-первых, то, почему вы сразу, имитировав свою гибель, не уничтожили «Витамин С», а бросили его на произвол судьбы, отдав тем самым его в руки МБ?
— Неверно сформулировали свой вопрос. Я не бросал его. Я рассчитал иначе, но просчитался. Моя программа состояла в следующем: дождаться очередной аварии (а они у нас в «Химбиофизике» случались почти ежемесячно) и «исчезнуть», испортив, конечно, и «Витамин С»… Подходящего случая ждать долго не пришлось. Как только начался пожар, как раз в соседней лаборатории, я поставил «Витамин С» на автомат:
