памяти и горя…
Луна светила ему в лицо, и старый сапожник не услышал шагов за спиной, не оглянулся. Левон осторожно положил руку на плечо отца. Тот вздрогнул.
— Пошли домой, — позвал Левон. Иосиф нехотя ковылял рядом. Парень в тот вечер понял многое. Он никого не упрекал. Он молча возненавидел власть, отнявшую у него всех братьев, мать.
Иосиф шел рядом, даже не подозревая, какие мысли одолевают сына. А Левон вдруг не выдержал:
— Зачем ты согласился в сторожа?
— Какая разница? Все равно я на кладбище каждый день бываю. Что в том плохого, если я за это копейку в дом принесу?
— Тебе за братьев пенсию должны были выплачивать. Как за погибших. А они отделались от тебя! Заткнули тобой кладбищенские ворота! Сюда никто не хотел идти. Тебя заставили. И ты согласился!
— Остынь. Левон! Ты уж помолчи! На тебе за мать вина лежит. Ее ты проглядел. Теперь и меня к ней загоняешь? Я-то с радостью. Но, смотри, потом не пожалей о торопливости. Успеешь пожить в одиночестве. Но сначала на ноги встань покрепче. Тогда и указывай! Не слишком ли рано взялся меня поучать? Для начала стань мужчиной, опорой мне, помощником в доме, а уж тогда можешь и раньше меня слово сказать, — оборвал отец.
Левон умолк пристыженно. Но в тот же день решил для себя устроиться на работу.
Все попытки парня закончились неудачей. Едва узнавали о том, что Левону нет восемнадцати и он не закончил школу, все разговоры о работе прекращались тут же.
А через полгода, едва Левону исполнилось восемнадцать, его забрали в армию.
Служить ему довелось в Якутии. Здесь он окреп, возмужал. Ни разу не болел, несмотря на суровые морозы. Тут он познакомился с Софкой, пышнотелой озорной девчонкой, любившей грубые шутки, умевшей достойно отвечать на них.
В своем поселке Родники Левон не встречался ни с одной из девушек. Мешала робость, стыд. Хотя с пятого класса был влюблен в свою соседку по парте. С ней пять лет учился плечом к плечу. А объясниться ей в любви так и не решился.
Одноклассница догадывалась. Но ни разу не подала виду, что знает о чувствах Левона. В выпускной вечер она была грустнее всех девчонок. Понимала — не решится Левон… Ни сегодня и никогда.
Софка объяснений нe ждала. Она не любила романтиков и мечтателей. Не признавала томных вздохов под луной, прогулок за руку по темным окраинам. Она сама подошла к Левону, выбиравшему картошку из борозды. Что делать, если их роту направили в совхоз на уборку урожая, а Софка была единственной на все хозяйство учетчицей. И считала себя хозяйкой положения.
— Эй, ты! Хмырь копченый! Чего тут раскорячился, как баба на аборте? — обратилась она к Левону. Тот, полагая встретить пожилую бабу, вскочил ошпаренный, приготовив заряд отборной ругани. Но увидел круглое юное лицо, глаза серые с озорными огоньками. И брань, едва подкатив, застряла в горле. А Левон так и остался с открытым ртом.
— Чего встал, как усрался? Шевелись живее! А то копаешься, как беременный! Чтоб к вечеру на всякого потроха по десятку мешков было! Понятно? — оглядела она Левона и адресовала именно ему: — А ты, горелый, жопу от борозды оторви! Не то яйцы простынут, рожать не будешь!
Рота смеялась, хватаясь за животы. Левон решил проучить Софку по-своему и вечером, придя в клуб на танцы, любезничал, шутил, танцевал со всеми девками, не обращая ни малейшего внимания на Софку. Когда она пригласила его на дамский вальс, Левон с усмешкой отказался. Но тут же закружил с другой девчонкой, пригласившей следом за Софкой.
Он обнимал, прижимал к себе девушку, шепча ей нежные комплименты, танцуя бок о бок с полыхающей гневом Софкой. Та готова была разорвать Левона на куски. Но тот не замечал ее, пренебрегал Софкой и откровенно заигрывал, ухаживал за партнершей.
Софке не пришлось скучать. Она была нарасхват. Вся рота танцевала с нею. Все, кроме Левона.
На другой день он работал вместе с девичьей бригадой. Загружал мешки в телегу, засыпал в них картошку, помогал девчатам относить к телеге тяжелые ведра. И все это он делал бегом с шутками, смехом, улыбаясь всем, кроме Софки, крутившейся здесь, возле девичьей бригады, целый день.
Левон в перерыв сел в кругу девчат. С удовольствием ел вместе с ними печеную картошку. И тут в круг к ним, потеряв терпение, подсела Софка.
Она ошпарила Левона злым взглядом и сказала едко:
— Вот если б этот хмырь и в работе так же шустрил, как здесь. А то хитрит, гад. Ни под один мешок свою жопу не подставил. Все подает на чужие спины. Свою бережет. Боится килу нажить. Держитесь, девки, подальше от этого хорька. Он и в жизни такой будет.
— Что ты взъелась на него? Чего тебе надо? Влюбилась, так и скажи! А то как чирий. Зудишь и не лопнешь. Работает нормально парень. Не хуже других. А ты к нему прикипаешься. Отстань, отвяжись, чего следить за ним, как сторожевая? — стыдили девушки.
— Да не обращайте на нее внимания. Не умеет телка в любви объясняться по-человечьи. Вот и бесится, — хохотнула девчонка рядом.
Софка от злости побагровела и ответила:
— Мне он не нужен. А вы вешайтесь на шею всякому говну Мало вас, дур, облапошивали такие типы. Этот — хитрый змей. Видать, опытный. Не одну дуру уломал.
А вечером привезла в роту пару бидонов молока, сметану. И, разливая по кружкам, приговаривала:
— Пользуйтесь моей добротой!
Левон не подошел к ней. Пил чай.
— А у тебя что, от молока недержанье наступает? Эй, копченый! Тебе говорю!
— Змеиного не пью! Не хочу травиться, — потерял терпение Левон.
— Я не дойная покуда и своим кровным всякое говно поить не стану! — обрубила Софка грубо.
— Кончай девку унижать! Заткнись! Не испытывай терпение! — потребовали сослуживцы. И Левон перестал видеть Софку, не слышал ее ни в клубе, ни на работе. Но его равнодушие лишь распалило учетчицу, и она навязчивой тенью следовала по пятам за Левоном.
В тот день он, как обычно, загрузил телегу мешками с картошкой и, передав вожжи в руки подростку, хотел отойти к пустой подводе, подкатившей на поле. Но Софка остановила:
— Хватит детей мучить! Почему пацан должен разгружать телегу вашу? А ну сам поезжай, не ищи дурней себя! Посмотрю, как там шустрить станешь. Полезай в подводу! Живей! А ну, поехали! Тут и без тебя управятся! — взяла вожжи в руки.
Ребята из роты дружно хохотали. Левон сел, отвернувшись от Софки. Да оно и понятно. Вчера из части привезли почту, пришло письмо и ему от одноклассницы. От той, которой не сумел признаться в любви. Она писала как школьному Другу — чистое, короткое письмо. В нем ни слова, ни намека на любовь. Но сама начала переписку с ним, узнала адрес Левона. Сообщила, что поступила в мединститут Москвы, выдержала громадный конкурс и хочет стать детским врачом и работать после окончания в Родниках. Спросила Левона, вернется ли он после армии в свой поселок и чем хочет заняться после службы. Как ему живется на новом месте.
Левон мысленно писал ей ответ. «В письме все скажу. Попрошу, чтобы дождалась меня. Напишу, что давно люблю ее», — решил парень.
— Чего расселся? Иль прирос к телеге? Вставай! Вкалывать надо! Иль не видишь, что приехали? — услышал совсем рядом.
— Чтоб тебя черти взяли! — вырвалось у него невольно.
А учетчица, хохотнув, ответила:
— Я на тебе сегодня поезжу! За все разом на твоей шкуре высплюсь! А ну! Носи мешки в хранилище! Да живей, бегом!
Едва успел разгрузить телегу, к хранилищу подкатила полная подвода. Груженная доверху. На ней приехал худосочный подросток, на чью помощь рассчитывать не приходилось.
— Прыгай в свободную подводу и кати в поле! Не теряй время! Не жди, пока твою колымагу разгрузят! — скомандовала Софка и, указав на полную подводу, потребовала от Левона нахально: —
