венки с бумажными цветами, пышные памятники, появившиеся на могилах в последние годы. Злили надписи и посвящения, похожие на запоздалые заклинания, ограды из витого чугуна.
Левон незаметно для себя ступил за ворота кладбища. Решил навестить могилы братьев и матери. У знакомой ограды остановился на миг. Глазам не поверилось, как буйно разрослась здесь сирень за время его отсутствия.
Левон открыл калитку, поклонился праху родных, присел на скамейку. И вдруг услышал голос матери: «С приездом, сынок!»
Левон огляделся по сторонам. Никого вокруг. Ни одной души поблизости. Волосы на голове встали дыбом.
«Что это мне мерещится? С чего бы такое показалось? Ведь и не выпил. Выспаться успел», — ощупывал себя парень, проверяя — уж не спит ли он? Ущипнул себя за руку. Больно. Значит, все вьявь. Ничто не почудилось. И тут же почувствовал, как легкая, почти невесомая рука погладила его по голове, потом по плечам.
«Здравствуй, мама», — понял сердцем. И отступил страх. Вспомнились годы одиночества, прожитые без нее в опустевшем доме. И чувство вины перед нею, единственной, захлестнуло Левона. Слезы брызнули внезапно, как когда-то в детстве..
«Ты пришла ко мне. Значит, простила. Спасибо тебе. Как я ряд, что ты со мной. А отец говорил, будто умершие не возвращаются к живым и навсегда забывают всех земных. А ты помнишь меня…»
Левон заметил, как при полном безветрии затрепетали на могиле матери синие незабудки. Но ему не было страшно. Полный покой овладел им. Он впервые в жизни отдыхал по-настоящему.
Две ветки сирени легли на плечи, словно обняли родными руками.
«Мама, прости меня, — шептал, а может, думал он, — У тебя уже есть внук. Мой сын. Но я его не видел. И, может, не увижу никогда. Я сделал ошибку. Оказывается, не всякую исправить можно. За каждую, быть может, накажет судьба…»
Он просидел у могилы до сумерек. И только сегодня понял, почему так неохотно уходил отсюда отец.
Левон решил навещать могилы как можно чаще.
Когда вернулся домой, отец, едва глянув, сказал одобрительно:
— У наших был, на могилах. Обок живем. Авось поумнеешь…
— С тобою когда-нибудь здоровалась мама? После смерти…
— Случалось. Особо когда я переживал о чем-то. Раньше, с живой, посоветоваться мог. Когда умерла, не с кем стало. А потом, на могиле, понял: не совсем один на свете живу… Оттого и говорю тебе: не отдавай погост в чужие руки.
С тех пор Левона будто подменили. О кладбище заботиться стал. Навел порядок. Обнес его забором. Составил план, даже журнал завел. Заставил поселковых привести в порядок могилы родственников. Подправить завалившиеся ограды, осыпавшиеся или осевшие могилы, подновить кресты и тумбочки, памятники, скамейки. Велел убрать мусор от могил.
Сам провел дорожки. Обсадил цветами и саженцами аллеи. Вывез мусор с территории.
Кладбище было разделено на несколько квадратов. На главной его аллее — в центре — были похоронены воины, погибшие при освобождении Родников от немцев. Был участок старых захоронений, с которых началось само кладбище.
Были и особые участки. Самые зеленые и тенистые, где лежали родственники начальства поселка. Они не хотели смешиваться со всеми прочими даже на том свете.
Левон шел по аллеям своих владений и вспоминал, каким маленьким было кладбище, когда его семья переехала в Родники. Огромным оно показалось только матери. Ведь всяк измеряет погост не числом могил, а тяжестью потери, глубиной горя. А его попробуй измерь…
Со временем для Левона кладбище стало вроде города: со своими улицами, тупиками, кварталами, имеющими свою историю. В этом замысловатом сплетении разобраться мог лишь истинный хозяин кладбища. И Левон стал таким.
Не сразу привык ко всем тонкостям своей должности. Постигал их на ходу. А потом умело пользовался.
Так, вскоре понял он, почему местная знать не любила хоронить своих родственников в центре кладбища, рядом с могилами героев-освободителей. Ведь в сравнении со скромными тумбами, украшенными единственной звездой, не поставишь мраморный памятник с высеченным барельефом. Он будет слишком заметен и станет невыгодно отличаться от военных могил. А милиция и прокуратура, да и местные кляузники не преминут поинтересоваться, кто воздвиг памятник из черного мрамора.
Потому избрала местная знать удаленное от глаз крыло кладбища, скрывавшееся в зелени лип, берез, тополей и сирени. Там каждый покойник похоронен в дубовом гробу, обитом бархатом. Всяк мертвец здесь был одет так, словно на том свете его царский трон ожидал. Старухи — в кружевах и кольцах, будто под венец собрались. Только вот с кем? Старики — в бостоновых костюмах, лакированных туфлях. Они даже в гробах пахли сытостью, деньгами, чванством.
Их украшали цветами, не щадя кошельков. Чтобы покойные и на том свете на родню не обижались.
Другое дело — похороны бедноты. Этих привозили не в автобусе, обтянутом черным крепом. Разбитая колымага останавливалась у ворот. И десяток серых людишек, подхватив из телеги березовый дешевенький гроб, обитый копеечным кумачом, спешно протискивались по дорожкам к задворкам кладбища. Там опускали покойника в землю без речей и напутствий. Забросав могилу землей, поминали тут же рюмкой водки. И, занюхав хлебом, хрустнув огурцом, спешно уходили с погоста, не повисая на плечах друг друга, не крича на весь свет от горя. Скупые слезы вытирали на ходу, пряча их.
Лишь потом, через пару недель, приплетется вдова на могилу, взвоет черным криком, выплачется до ночи на могиле, выкричится так, что слушать жутко. Сил останется едва-едва, лишь домой добраться. Там не поплачешь. Дети… Их растить надо не слезами. И крепится баба до следующего прихода. Держится, на людях виду не подаст. Зато на могиле мертвому все расскажет, на всех пожалуется. Выльет обиды и боль. Живые не помогут.
У мертвого защиты просит.
Сколько этих стенаний и жалоб слышал Левон, сколько видел слез… Поначалу ночами не спал, все слышались ему стоны и плач. Но потом привык.
Случалось ему видеть похороны бездомных ханыг, умерших в чужих подвалах, на чердаках или под забором. Этих хоронили и вовсе скудно. Без провожающих. Двое могильщиков, материвших покойного за то, что на помин души ничего не оставил в карманах.
Левон понемногу черствел душой. На него, молодого парня, смотрели поселковые девки с нескрываемым чувством страха. Они не видели в нем мужчину. Они не могли представить в женихах либо в любимых директора погоста. Они избегали его, стараясь не обронить с ним ни слова, не коснуться его ненароком даже в очереди. И ни одна из девок не хотела глянуть в его лицо, глаза.
Случилось как-то Левону оказаться на берегу реки в день Ивана Купалы. Девки, увидев его, с воплями по кустам попрятались, напугались до икоты, до колик, будто это не Левон, а сам черт на берегу объявился.
Обидно было. Пытался ухаживать за иными, да куда там. Как от прокаженного убегали. Начинал сватать иную, она и слушать не хотела о замужестве и жизни с директором кладбища.
Не только девки — бабы избегали Левона. Бывшая одноклассница, приехав на каникулы, говорить с ним отказалась. Отвернулась, сделав вид, что не узнала, не расслышала.
А время шло. Вот уже и три зимы минуло с тех пор, как вернулся Левон из армии. Вконец состарившийся Иосиф умолял сына жениться по скорее.
— Внуком порадуй, чтобы отошел я на тот свет спокойно, — просил сына.
Но у Левона ничего не получалось.
Все его бывшие одноклассники обзавелись семьями. Детей имели. Иные не только выпивали — жен колотили. Другие успели жениться дважды. На Левона не смотрела ни одна.
«Надо уходить мне с этой работы. Иначе так и будут смотреть, как на мертвеца, сбежавшего с погоста, или на привидение. Пойди докажи обратное, если не только работаю, а и живу рядом с кладбищем. Какая ж
