уговаривал Левон.
Но Дуся свое заладила:
— Хоть недолго от кладбища отдохну. Трудно мне о бок с ним постоянно. Дай передышку, — просила она Левона.
И уговорила. Устроилась кассиршей в кинотеатре. Он каждый день встречал ее с работы. Он радовался, как дитя, тому, что его Дуся похорошела и расцвела. Левону весь поселок теперь завидовал. Через полтора года она родила дочь, как две капли воды похожую на Левона. Ее назвали Мананой. Так попросил Иосиф и предупредил, что, пока Дуся не родит внука, он на тот свет не уйдет.
Росла Манана. В доме Левона часто слышался смех. Дружно, счастливо жили люди. Словно всю жизнь провели под одной крышей. Но однажды простыла Дуся на работе. Воспаление легких признали врачи и положили в больницу. А через месяц она умерла…
Левон не верил в случившееся. Он стоял у постели жены, когда дежурный врач, тронув за плечо, сказал короткое:
— Крепитесь, Левон. Ваш отец… В общем, он в морге. Не пережил. Инсульт… Ну и учтите возраст… Не выдержало сердце. Спасти не смогли…
Левон и сам плохо помнил, как хоронил жену и отца. Они ушли из жизни слишком поспешно. У Дуси был сложный диагноз. Одно стало понятным: у женщины не выдержали легкие и сердце. Отец и вовсе ушел, не мучаясь. И только Мананка, не понимая случившегося, звала мать и деда. Капризничала. Не хотела спать одна.
Дуся… Ее портрет висел на стене. Левону казалось, что жена улыбается ему, привычно ласково.
Первое время Левон не находил себе места. Пришлось учиться стирать и готовить, мыть полы. Помощница была слишком маленькой. Ей самой покуда нужна была нянька.
Левон не разлучался с дочкой. Он повсюду носил ее с собой. И лишь через год стал водить в детсад.
Женщины с жалостью оглядывались на них. Но Левон никого не замечал: привести дочке мачеху не хотел.
Он боялся за каждый ее шаг. И успокоился, лишь когда Манана пошла в школу. Она росла доброй, работящей, умной и понимала Левона без слов.
Но однажды и она растерялась. Вернулась из школы, а отец за столом сидит. Лицо грустное. Перед ним письмо. Левон уже в который раз перечитывал его и все рассматривал фотографию парня, так похожего на него.
— Это твой брат, Манана. Егоркой его звать. Смотри, какой большой он стал! В мореходке учится. На штурмана. Смелый, наверное…
— А откуда он взялся? Почему никогда о нем не говорил?
— Маленькой ты была.
— Почему он не с нами?
— Зовут к себе. Насовсем. Его отчим ушел к другой женщине. Молодую нашел. А нам, видно, нужно вернуться к старой. Так-то оно надежнее. — Левон взялся перечитывать письмо:
«Я твой адрес узнала по розыску. Не обижайся. Ведь мне от тебя ничего не нужно. Но прошли годы, и Егорка стал совсем большим. Чем старше, тем больше похож на тебя. Этого уже невозможно было не увидеть. И муж тоже понял все. Когда Егору исполнилось десять лет, он ушел от нас к другой женщине, молодому специалисту-зоотехнику. Сказал мне, что хочет иметь родных детей. Я ему не мешала. Тем более что не беременела от него. Уже седьмой год живу одна. Егор во Владивостоке. Учится в мореходке, на штурмана, у него девушка имеется. Может, скоро дедом станешь, если в тебя пойдет.
Черкни хоть, как живешь. Семья, конечно, есть, дети. Счастлив ли ты? Остепенился ль? А то, если есть желание, приезжай к нам. Хотя бы в отпуск! Со всей семьей! Места хватит. Нам есть что вспомнить! За молодость не ругают! Ошибки в ней простительны. Потому что тогда мы были лучше, чем теперь. Ну, а не сможешь приехать иль не захочешь отвечать, пусть останется тебе в память фото и адрес сына. Он знает все. Он поймет тебя. Твоя в прошлом Софка..»
Манана радовалась всему. И прежде всего тому, что они никогда уже не станут жить рядом с кладбищем. Она с восторгом смотрела на самолет, не веря, что улетит на нем далеко-далеко. На другой край земли, где начинается утро.
Левон ни на шаг не отпускал ее от себя. А дочка визжала от восторга, когда увидела из иллюминатора, как взмывает в небо, разрывая облака и тучи, громадная птица — самолет.
Левон сидел, задумавшись. Годы одиночества не прошли даром. Он боялся всего. Он понимал: нельзя ребенку постоянно жить у кладбища, под боком могилы матери. В какой-то момент психика лопнула бы. Не хотел рисковать. Знал по себе: соседство с погостом, как дружба с мертвецом, до добра не доведет, и решил срочно изменить обстановку, пока не поздно, пока сам не свихнулся вконец.
«Станет ли Софка матерью? Как знать! Но ведь сумела вырастить Егора и, кажется, неплохо с этим справилась. А значит, есть у нее сердце. Может, и к дочке его поимеет. Ну, а коли нет, сами жить будем. Но обстановку надо было менять. Да и самому из хозяина погоста в мужики выбиваться», — думал Левон и, почувствовав, как идет на посадку самолет, спрашивал сам себя — встретит ли Софка, получила ли телеграмму.
— Левка! Левушка! — ухватила его за плечо седая осунувшаяся женщина.
— Софка? Ты ли это? — не поверил глазам.
— Я, Левочка! Конечно, я! Да ты на себя глянь! Я ж тебя по дочке признала. Самого… Да что от тебя осталось? Одни глаза… Ну да что стоим, поехали домой! — обняла она за плечи Манану. И, прижав к себе девчонку, сказала: — Егорка вас ждет. Брат твой! Всего на неделю отпросился. Чтобы свидеться. Вы с ним — на одно лицо, детки наши, родимые! — смахнула слезу и подсадила Манану в автобус. На Левона она не оглядывалась, ни о чем не спрашивала. Она не выпускала из рук Манану. И девчонка, впервые узнав тепло добрых рук, спросила, повернувшись к отцу:
— Она моя мама?
Левон растерялся, не знал, что ответить. Не хотелось врать. Но Софья опередила вопросом:
— А ты, дочка, как думаешь?
— Мне все говорили, что ты умерла. Я на твоей могиле цветы садила. А ты — живая! Почему с нами не жила? Зачем Егорку от нас увезла?
— Не серчай. Зато теперь мы все вместе. А чужих — не слушай. Они многого не знают. Поссорились мы с отцом. А теперь помирились. Ведь правда? — повернулась она к Левону.
Тот головой кивнул. Сам удивился бабьей находчивости.
Когда приехали в село, Левон не узнал его. Оно выросло в поселок — большой и красивый. На автобусной остановке к ним подошел Егор. Обнял Левона. Глянул в глаза без упрека и спросил по-мужски коротко:
— Ты насовсем?
— Навсегда… Иди к сестре, Мананке…
— Спасибо тебе, — прижался Егор к щеке и выдохнул, словно гору с плеч стряхнул. Подхватив Мананку на руки, закружил, как перышко. И потащил ее домой, не оглядываясь на мать и отца.
А через неделю Левон стал подыскивать работу. В совхозе платили мало. И Левон, посоветовавшись с Софкой, решил уйти в лесорубы. Баба пыталась отговорить, но Левон настоял на своем:
— Дети растут. Двое. О них думать надо. Их обеспечить. Пусть они горя не знают, пусть счастливее нас растут. Без ошибок. Вот только Мананка… Управишься ли ты с нею? — глянул он пытливо и пообещал: — Каждую неделю приезжать буду. Ведь нам многое нужно наверстать и исправить.
А вскоре Левон уехал в бригаду Никитина. Не всегда удавалось приехать на выходной. И все же, когда на берегу поселка причаливала лодка из никитинской бригады, из дома, навстречу Левону, обгоняя друг друга, бежали жена и дочь, крича от радости звонкими голосами:
— Папка!
— Левочка, мы здесь!
Край света… Суровый, седой, как горе. Зеленый и звонкий, как молодость. Он всех понимал. И людей. А потому, быть может, лицом и сердцем стал похож на них.
