Но Бугровского не бросили за железную сетку вместе с жильцам дома. Метрах в пятидесяти от площадки стояла группа высоких людей в чёрной униформе. В отличие от солдат, на головах у них были не шлемы, похожие на каски пришельцев из «Звездных войн», а высокие фуражки с кокардами. Как генералы Пиночета, подумал со страхом Бугровский, вспомнив хронику событий чилийского мятежа и судьбу певца Виктора Хары, которому отрубили руки.
«Генералы» обступили высокое кресло, в котором восседал крупный мордастый мужчина, с властным взглядом исподлобья и тоже — в чёрной униформе и в чёрной фуражке. Сидел, закинув ноги на барабан, пил из прозрачного стакана какую-то странную жидкость бурого цвета, похожую на рижский бальзам и внимательно разглядывал Бугровского, которого выпихнули перед ним солдаты. Рядом с барабаном стоял столик, на нём возвышалась большая бутыль с бурой мутной жидкостью и разложены были разноцветные закуски в больших тарелках.
— Как Наполеон на Бородино, — подумал Бугровский. — И ноги на барабане! С картины Верещагина.
— А я-то думаю, на кого похож, — забасил человек с властным взглядом. — Ясный перец, Наполеон! Он так и сидел, ноги на барабан, я ж помню. А вокруг толпились маршалы. Как сейчас помню, жара, дымище глаза жжёт, кони, люди, всё в кучу. Пушки бьют, раненые орут. Ужас, короче говоря. Правильно говоришь, Наполеон!
Бугровский струхнул: этот идиот в форме нёс какую-то дикую ахинею. С таким психопатом ни о чем никогда не договоришься. Мордастый усмехнулся и отпил большой глоток.
— А по морде за «идиота»? Ну, это ты зря так. С любым можно договориться. Сам же всегда говорил: разница в цене вопроса.
О чём этот ряженый? Этот актёришка? — подумал Бугровский.
— Что ещё за «этот»? Не «этот», а господин Зэпп! — рявкнул мордастый. — И ты зря обозвал меня актёришкой! За это можно схлопотать.
Бугровский чуть в штаны не наложил:
— Да вы что! Как можно, господин Зэпп! Чтоб я вас?
Тот поднял руку, прерывая Бугровского:
— Тихо, дай сказать! Первое впечатление часто обманчиво, понял? На вид — точно, идиот, а тряхни его — нежная, трепетная душа, любит цветочки и детей. Не спеши подбивать бабки. Стакан налить, Петр Борисович?
Бугровский дёрнулся от неожиданности:
— А откуда вы знаете моё имя?
— Да ты не заморачивайся, я всё про тебя знаю. И как ты на Сицилию якобы улетел, и как кирпичом Катьку по башке трахнул, а потом сбежал с места преступления. Даже «скорую», свинья, не вызвал, человеку не помог. А ещё в любви ей клялся, сопли распускал: ты мое чудо, ты моя ненаглядная, мне без тебя не жить.
Тут у Бугровского все внутри оборвалось: вот оно, возмездие! И взмолился Бугровский:
— Ваше превосходительство, пощадите! Не знаю, кто вы и что вы, но это неправда! Она сама упала и разбила голову, вот вам крест!
Бугровский первый раз в жизни перекрестился.
— Это чё крест? — Скривился мордастый, — что ты тут паришь, дядя? Это квадрат! Научись сперва, потом крест клади, неуч! Я всё знаю, не фиг меня путать. Ты ей хорошенько звезданул, она и навернулась, бедная, башкой об ванну. Убийца ты, Пётр Борисович и нет тебе прощения. Раскольников, мать твою! Тварь дрожащая или власть имею? Бац по кумполу и бежать трусливо. Даже нашатыря не дал понюхать. Считаешь себя солидным человеком, а сам? Где это видано, чтоб солидные люди так себя вели? А я тебе отвечу, где собака порылась. Моральная нечистоплотность, безнаказанность и вопиющая наглость, замешанная на высоком самомнении. Младше тебя на тридцать лет, да как ты мог дать волю низменным инстинктам, у тебя ж дочке столько же! Не, я б тебя точняк сгноил в тюряге, малолеток совращать, поганец великовозрастный, дундук, етиомать, сил нет таких терпеть! Идёшь на поводу низменных страстей, Кощей Бессмертный? Мало пакостил в юности? Пушка дымит? Так отрежь её на хер и живи спокойно. Нет, такой свинье, как ты, нужны острые сексуальные ощущения, новые чувства. Хотят прожить две жизни, скоты! А жена твоя, если налево пойдёт, первый начнёшь нудеть: как так, измена, предпочла какого-то гнуса. Не так, разве?
Бугровский упал на колени:
— Ваше превосходительство, не погубите! Пожалейте бедного человека!
— Ни фига себе бедного! Сколько ты на бабушках-то наварил? Отвечать!
И про это знает, мелькнуло в голове у Бугровского. И тут же мысль запульсировала в мозгу, забилась молоточками: притвориться валенком, со всем соглашаться, делать всё, что скажут, валяться в ногах, а там, куда кривая вывезет!
Мордастый внимательно посмотрел на Бугровского:
— Ну, что молчишь? Много наворовал?
— Ваше превосходительство, Христом Богом, беден, как церковная крыса! Честное слово! — захныкал Бугровский, незаметно сняв с запястья «вашерон» за 100 тысяч евро и спрятал в карман брюк.
— Еще скажи: с хлеба на воду перебиваюсь! Лгун ты, Бугровский, завирала позорный, барон фон Мюнхгаузен! Врёшь, как по нотам и часы, скотина, в карман спрятал, чтоб я не увидел, «Вашерон», сто тысяч евриков. Хорош ты гусь! Нет, но надо же, «притвориться валенком»! Я тебе, блин, притворюсь! Я из тебя самого валенки сошью! Дикий Зэпп, то есть я, тебя сразу раскусил, как только увидел. Тварь ты, Бугровский, а не церковная крыса. В швейцарском банке у тебя три лимона баксов, в Италии — пять лямов в евро, а золота, бриллиантов, камней и картин еще миллиончиков на пять-десять. Скажи, что это не так и твой поганый язык я вырву с корнем. Нормальная капитализация! Лет на пять красивой жизни, если, конечно, с такими нетребовательными, как Катька. Попадись ты в ручки какой-нибуль акулы с Рублёвки, какой-нибудь Ксюш, Ксюш, Ксюша, юбочка из плюша, оставит без порток с голой жопой. Придёшь к своей Клавдии Семеновне с покаянием в дом № 48 по улице Академика Королёва, а она тебе скажет: не-е, Бугровский, иди, откуда пришёл. К своим блядям, линкс-линк, цвай-драй, вот тут дорожка налево тобой натоптана, по ней и ступай, аки посуху. Был рабом своих страстей, рабом и будешь до седых мудей, подохнешь на помойке!
И Зэпп добавил смачно, войдя во вкус:
— Коз-зёл!
И про жену знают! — мелькнуло в голове Бугровского. И тут же посетила его страшное: будут шантажировать Катькой! Кто он ей? Брат, сват, дядя? Но ведь до слёз обидно, подумал Бугровский. Другие вон сколько баб имеют, а этот меня Катькой попрекает. Вспомнил в свою защиту газетную статью про «ген неверности», про то, что супружеская измена заложена в человеке генетически. И она наследуется из поколения в поколение.
— «Московский комсомолец», что ли? — спросил мордастый, хотя Пётр Борисович мог поклясться, что он и слова не произнёс вслух. — Или «комсомолка»? Ты больше читай «жёлтую» прессу, мозги вообще набок съедут. Чушь полная, на постном масле для дураков! Я вам, мужики, расскажу, кому этот жеребец подражать собрался, — обратился он к генералам. — Чингисхану, у которого 5 жен и 500 любовниц, Моцарту, тот под звуки «Волшебной флейты» соблазнял учениц, Пабло Пикассо, который имел трёх внебрачных детей, а его последняя возлюбленная, которой было всего 17 лет, повесилась, когда он её бросил. Бедная, бедная Мария-Тереза! Чарли Чаплину, у которого было 11 детей и сотни любовниц, и который до самой смерти был неутомим, как кролик. Мао цзе Дуну, этому китаёзе, который каждый вечер имел новую наложницу-девственницу. Биллу Клинтону, президенту США. Тоже, тот ещё бляо-дун. Когда у него срывалось рандеву, кидал на пол радиотелефон и в бешенстве его топтал ногами. Принц Чарлз для него идеал, который перед свадьбой с Дианой провёл ночь у своей любовницы Камиллы Паркер-Боулз. Прикиньте, да? Нет, ну просто какой-то сексуальный маньяк, монстр! Завидуешь?
— Да, — сознался обалдевший искусствовед. — А как вы догадались?
— Не важно, — сказал Зэпп. — А почему не Александру Матросову, который дзот грудью закрыл, а? А-а. Я отвечу тебе. Потому что ты — дурак! Выстроил теорию всемирной неверности на примере десятка
