помешает.
Замполит сладко улыбался, так, что его улыбкой можно было заправлять кофе вместо сахара. Слова его были правильны, идеологически выдержаны, и особист понял, что здесь не светит. По правде говоря, он и не думал, что добьется чего-нибудь интересного, разговор начал скорее от скуки и желания пообщаться. Полк располагался на отшибе от цивилизации, никаких диверсантов и шпионов здесь отроду не было, и взяться им было неоткуда. Это не сорок второй, когда особый отдел работал не покладая рук, забыв о том, что есть даже слово такое, «сон», отлавливая самых настоящих диверсантов и саботажников. Однажды попались даже суровые парни из английского «Управления специальных операций». А здесь и сейчас было уныло и скучно.
— Паш, так ты у нас оратор известный. Лучше тебя мысли до личного состава никто не доведет, — запустил новый шар особист. — Может быть, произнесешь перед полком что-нибудь этакое, зажигательное? Чтобы нравственность как раз и укрепить…
— Товарищ Сталин ведь как говорил, «незаменимых у нас нет, кадры решают все». Это значит, что на всех местах у нас должны стоять подготовленные люди. А кадры мы готовим так, что любому можно заболеть, пойти в отпуск, и дело не пострадает. Вот как работать нужно. Между тем на мне полк висит, пока командир в дивизии обитает, не до пламенных речей. Помогай, давай.
Встретив решительный отпор, особист пошел на попятную. Идти на теоретический спор с человеком, по слухам, берущим томик избранных сочинений Ленина даже в полет, не хотелось. А Минин, если ему сильно досадить, мог осложнить жизнь неслабо.
— Ну, раз такое дело, Паш, помогу, конечно. Поговорю с хлопцами про отношения с мирным населением. Если не возражаешь, сейчас прямо и пойду. Готовиться, — миролюбиво сообщил особист.
— Договорились. А я пока документами займусь.
Когда тот вышел, Минин хитро усмехнулся, пробормотал себе под нос «не на того напал» и еще раз позвал повара. Тревоги, реальные или мнимые, его сейчас не волновали совершенно, да и естественной для многих неприязни к «бойцам невидимого фронта» он не испытывал. Как говорится, каждому свое. Чекистскую работу тоже кто-то должен делать. Пускай командир о повышении думает, а особист врагов ищет. Лично его в нынешней ситуации устраивало решительно все.
Время шло к обеду. Есть после целых трех завтраков не хотелось. Болела поясница — вчера ближе к вечеру, но еще по светлому времени суток комполка устроил своим пилотам очередную потогонку с подъемом по тревоге, раздачей заданий эскадрильям и учебными боями. В противники Минину попался капитан Белоярцев, лучший пилотажник полка. Несмотря на предупреждение, двое сразу оказались сбитыми и получили команду возвращаться на землю. Пришлось вертеться как белке в колесе, уходя от атак сразу четырех истребителей. Пару раз «Яки» звена Белоярцева выходили в хвост, но, по мнению командира, замполиту удалось уйти. После полета ему пришлось идти, сдерживая дрожь в напряженных от перегрузок ногах. Летая на задания, Минин прекрасно понимал пилотов, и поэтому шел им навстречу в случаях, когда требовались усиленное питание и дополнительный сон.
На территории части царили покой и порядок. Подумав, Минин решил заглянуть к техникам. Побродил среди стоящих в капонирах «Яков». Поговорил с оружейниками. Тишина и порядок. Даже захотелось прилечь и поспать. В самом деле, что такого может случиться? Замполит вспомнил услышанное где-то: «Никакого самоуспокоения. Затишье — верный признак бури». Хорошо, конечно, если он ошибается. Но лучше перестраховаться. Одернув гимнастерку, Минин уже совсем иным человеком решительно зашагал к штабу.
Первым делом он вызвал комэска-один капитана Белоярцева, того самого, что едва не прижал его в учебном бою.
— Алексей, как дела в эскадрилье?
— Да вроде бы все в порядке. Я тут вас сам искал…
— Как думаешь, нынешняя тишина сколько продлится?
Вид у комэска-один был удивленный. Минин истолковал его по-своему.
— Расслабились мы, Алексей. А ведь война не закончилась. Если прилетят англичане, что делать будем?
— Прятаться, — честно ответил Белоярцев, предварительно оглянувшись и убедившись в отсутствии лишних ушей. — Я за этим и шел. Только что по полосе вестовой бегал, вас искал. У нас с постами ВНОС связь и так плохая, а сегодня будет вообще через то самое место, они там какие-то кабели меняют. Сидим почти на самом берегу. Если кто появится, в небо подняться не успеем.
— ВНОСа нет, это плохо… Это, как сказал бы товарищ Ленин, архискверно… Полк без командира и без оповещения, не к добру. Тогда сделаем так. Пока Миргородский в отъезде, ответственность за полк лежит на нас. Ты готовь эскадрилью к вылету, пускай парни у самолетов подежурят. А я приведу в готовность остальных. Если что случится, взлетаешь первым. Головин и Бортников тебя поддержат. Что скажешь?
— Решать вам. По-моему, тишина сегодня будет. Но если готовиться к чему-то, то лучше всех у кабин посадить. Чтобы полк разом поднять. Даже если ничего не случится, очередную тренировку устроим.
— А завтра полк ляжет по койкам, и все дружно будут жаловаться, что косточки у них, видите ли, болят, — забрюзжал Минин. — Но дело говоришь. Так и сделаем.
Пилоты с умеренно беззлобным ворчанием выбирались из палаток, досадуя за прерванный послеобеденный сон, о котором совсем недавно им не приходилось и мечтать. Про причины тревоги никто не спрашивал — случись что серьезное, руководящий состав стоял бы на ушах… Сколько там у нас норматив на приведение эскадрильи в боевую готовность? Давай, доказывай, что в размазню не превратился. Расположившись в тени своих машин, летчики приступили к самой томительной процедуре — ожиданию. Довольный принятыми мерами Минин облачился в летную куртку, положил шлем на колено, счел себя снаряженным к любым испытаниям и, достав неизменный томик Ленина, приступил к неспешному, вдумчивому чтению.
Прошло часа два. Взгляд замполита отмерял строчки, тихо шелестели равномерно переворачиваемые страницы. Пригревало весеннее солнце. Свиристели какие-то местные сверчки. Пилоты дремали на вытащенных прямо к машинам топчанах и раскладушках, лениво и вполголоса поругивая начальство, подменившее дрему в комфорте дремой в полевых условиях, причем без повода и пользы. Те, кто постарше, для порядка давали молодежи укорот, рассказывая, в каких условиях доводилось работать в Испании, Китае или хотя бы совсем недавно, под Руаном.
Где-то вдалеке раздался шум авиационного мотора. Сам по себе звук вполне традиционный для неспокойного времени, когда война бродит где-то совсем рядом. Но этот самолет шел на бреющем и приближался. Кто знает, может быть, почтовик, может быть, заблудившийся или неисправный. А быть может, и одинокий шальной бомбардировщик противника…
Летчики встрепенулись, солдаты бросились к приписанным зениткам. «Проспали, проспали! — подумал Минин. — Все-таки проспали!» Белоярцев, даже не надев шлема, кинулся к своему «Яку» с номером шестьдесят и роскошным рисунком в пять цветов — медведь в алой косоворотке с балалайкой. Но, уже закинув ногу в кабину, остановился и замахал рукой. Глаз у аса был, как оптический прибор из фантастических книжек.
— Союзники! Союзники!
Вдалеке показалась маленькая точка, быстро превратившаяся в немецкий связной самолет. Сделав круг над полем, он зашел на посадку и после короткой пробежки замер прямо посреди полосы. Из кабины, на ходу сбрасывая шлем и надевая фуражку на взъерошенный ежик коротких волос, буквально вылетел офицер в форме ВВС ГДР с погонами полковника. У Минина отвисла челюсть. По отдельности легкий самолет, немец и полковник на их «точке» появиться вполне могли, но чтобы сразу и в такой спешке… В воздухе отчетливо запахло авралом и неприятностями. «Как чувствовал», — подумал Минин, похвалил себя за предусмотрительность и двинулся к нежданному пришельцу.
Как оказалось, по-русски немец говорил вполне сносно.
— Кто здесь главный. Меня послать генерал Шмульке! Ваш сосед!
Минин подошел к полковнику, стараясь совместить спешку и начальственное достоинство. Приветствовать союзника было необходимо, но делать полный доклад вышестоящему офицеру он не собирался. Обычно такие вопросы решал сам Миргородский, не допуская к ним даже Гусева.
