и потом еще черт знает сколько думала о нем, зачем воображала его главным зрителем и судьей своей жизни, прически, фигуры? Оранжевые колготки! Господи, их бы хоть забыть! Разумеется, родители этого видеть не должны были, поэтому она складывала синюю юбку-резинку и чертовы апельсиновые колготки в рюкзачок (ради этого приходилось даже забывать два-три учебника), заходила по дороге в кафе и переодевалась в туалете. Как на нее глазели официантки! Невозмутимое выражение лица и болезненно обжигающий румянец — невозможное сочетание… Невозможная дура!
Сталкиваясь с ним в коридоре (она выучила наизусть расписание, чтобы рассчитать возможность таких столкновений), она мучилась главным вопросом: посмеялся он сейчас или улыбнулся? Его звали Женя Ганич. Высокий, светловолосый, с нахально-ласковыми глазами. Про выпускной даже думать не хотелось. Ну почему в день свадьбы ее наказывают таким унижением! Впрочем, сейчас униженным казался мужчина. Женя… Женя? «Постой-ка! Ему сейчас столько же, сколько и мне. А выглядит на десять- пятнадцать лет старше. Ужас! Может, это не он?»
— Погоди, не беги. Ануш! Я так хотел тебя найти, извиниться, все исправить. Но как-то все ветра не было попутного. Вроде кто-то нарочно мешал.
Они остановились. Ганич тяжело дышал:
— Сначала я женился… В тот же год, ты не знала?..
Она помотала головой. «Какое мне дело? И что это за тесемочка у него на шее? Ключи от квартиры?»
— …Все были против. Мои родители, ее родители… Даже она сама меня стеснялась — что это, муж на пять лет младше, не работает, не учится…
— Зачем же согласилась, если стеснялась? — спросила Ануш.
— Наверное, я ей нравился. Ну и вообще, замужество для женщины — вроде бы главный признак…
— Признак чего?
— Признак того, что у нее все хорошо. Прости, я глупости говорю, наверное. Она работала в салоне красоты: маникюр, педикюр, афрокосички… Короче, полгода даже мы не продержались…
— Зачем ты мне это рассказываешь?
— Зачем? Да не знаю…
Он помолчал, видимо, ожидая, что она запретит продолжать. Но Нюша смотрела себе под ноги.
— Потом, когда провалился в МЭИ и когда ехал в поезде служить в Дагестан, сто раз думал: не надо было лезть во взрослую жизнь, зачем торопить события… Надо было радоваться тому, что есть, — школьная любовь, нормальная, симпатичная девочка. Понимаешь?
— Вроде бы. — Нюша еле удержалась от того, чтобы поморщиться.
Глядя на плохо выбритые одутловатые щеки Ганича, она думала, что дело не в афрокосичках и не в армии. Все же обстоятельства — это сочинение, а не диктант. Хотя кто сейчас разберет. Но побриться, причесаться — разве от обстоятельств зависит?
— Мне сто раз хотелось все вернуть… Слушай, а может, зайдем куда-нибудь, посидим?
— Прости, Жень, сегодня никак не могу. (Зачем я сказала «сегодня»?)
— Все хотел написать тебе, позвонить… Но как только соберусь с духом… Черт, даже во рту пересохло… Может, зайдем… Ой, да, я уже спрашивал. Как только надумаю, тут же и передумаю. Мол, если судьба, ты мне сама встретишься. Ну вот. Ты мне и встретилась.
Он посмотрел на нее с преданным умилением. «Этого только не хватало». Она попыталась мысленно преобразить нынешнего Ганича в того, в кого несколько лет назад была влюблена до потери самоуважения. Нет, это не возбудило в ней желания прожить — хотя бы в воображении — счастливый вариант той истории. Настоящий счастливый вариант — встреча с Гошей, его буйные фантазии, забота, их общие шалости-глупости, а главное — она сама. Та Ануш, какой она стала сначала в его глазах, а потом и в своих, когда поверила в нарисованный им образ. «Где ты, Хронов… Неужели и тебя сейчас пытают прошлым?»
— Мне сегодня нужно столько успеть! Я побегу, ладно?
— Беги, конечно. — Он все понял и понуро улыбался. — Все-таки ты — самая лучшая, самая чистая, самая настоящая из всех… Надеюсь, это вижу не только я. Ну… Не смею задерживать. Не пойду за тобой, не бойся. Спасибо, что простила меня. Ты ведь простила?
Она кивнула, прикоснулась к его рукаву и зашагала прочь.
Поднимаясь по парадной лестнице, Ануш поражалась, насколько выросла из всего школьного: из этих коридоров, запахов, из несвободы. Для нее нынешней здесь было слишком тесно.
— Никогосова! Это ты? — раздался громкий шепот.
Она оглянулась.
— Мы тут, зайди на минутку!
Из приоткрытой двери женского туалета тянуло табачным дымом.
— Вы с ума сошли?! — шепотом закричала она. — Совсем, да? Сейчас вам покурят!
— Ой, да брось ты! Мы уже тут не учимся, — хихикнула высокая Валька Вострикова, такая красавица, что запретить ей что-либо казалось противоестественным.
— Скоро звонок. Не в коридоре же курить, — добавила Кременчук.
Лида Липкина сидела на подоконнике, держа в руках сразу три мобильных, словно собиралась ими жонглировать. Липкина, Вострикова и Кременчук были высшей лигой старших классов. Сблизиться с этой компанией насмешниц мечтал каждый. Лиду уже в девятом классе печатали в «Собеседнике». Маленькая, бойкая, честолюбивая, она умела мгновенно сбить спесь не только с нахального одноклассника, но даже с зарвавшегося учителя физики. У Вали Востриковой мама была актриса, а отец — театральный художник. Стало быть, у всей компании были не только билеты на самые громкие премьеры в театрах Москвы, но еще стиль одежды и причесок, сочиненный специально для них. Алина Кременчук — хранительница веселья на троих в любое время года, при всякой погоде и каких угодно обстоятельствах. Алина умела разглядеть смешное там, где до сих пор не видел никто. Конечно, Ануш с Линой Крапивницкой (в замужестве Звонаревой) посматривали на троицу не без зависти, но сблизиться не пытались. Нюша не видела их с самого выпускного и должна была признать, что за эти годы они только отполировали свои достоинства.
Дверь распахнулась, и весь проем заняла грозная дама в ярко-зеленом кримиленовом костюме и пшеничном парике.
— Так! Это что такое? Вострикова! Никогосова! Кременчук! И… как тебя?
— Липкина.
— Да, и ты, Липкина. Марш в класс! А после урока — ко мне в кабинет.
— Мы тут уже не учимся, Галина Богдановна!
— Это я и сама вижу!
— Галина Богдановна! У нее свадьба! — Покатываясь со смеху, Вострикова ткнула пальцем в Нюшу.
— Свадьба бывает только у тех, кто умеет нормально себя вести! — уверенно сообщила директриса, которая признавала жизнь только такой, какой та должна быть.
Наполнив коридоры кокетливым щелканьем каблучков, девушки презрительно продефилировали на третий этаж к триста шестнадцатому кабинету. В дальнем конце коридора прозвенел неожиданно незабытый звонок. Из-за двери послышался гомон, звуки отодвигаемых стульев. Вострикова толкнула дверь. Ученики и ученицы с интересом оглядывали девушек, а те посматривали на детей снисходительно — как на свое прошлое, ставшее настолько безопасным, что теперь им можно насмешливо полюбоваться.
— Это что еще за мимолетное виденье? — Наконец Юлия Каримовна их заметила.
— Здравствуйте, Юлия Каримовна! — сказала Нюша. — Мы только одним глазком на вас поглядеть…
— Двумя уже не решаетесь? — усмехнулась учительница. — Подождите меня пять минут. Народ! Скоренько выкатывайтесь! Суровцев!
Всклокоченный ученик, похожий на Дон Кихота-подростка, перестал собираться и, не отводя глаз, смотрел на Алину Кременчук.
— Суровцев! — строго прикрикнула коротко стриженная девочка, видимо, староста класса. — На счет
