и знакомая актриса в домашнем халатике прорыдала: «Мне будет сорок!» — «Когда?» — «Не знаю. Когда- нибудь!» — Актриса разбрасывала по комнате бумажные платки. Георгий с удовольствием посмотрел эту сцену, затем герои легли спать, экран погас и в комнате наступила ночь, длившаяся не более минуты. Шторы вновь разъехались, со знакомым дребезжанием на прежнем месте вырос стол с апельсиновым соком, тостами и беконом, далее песня про капли дождя, запах духов, затемнение, уже показанная сцена из фильма и полный мрак.
Хронов толкнул дверь, в которую вошел, но дверь не поддалась. Помрачнев, он вернулся на диван. Теперь этот цикл приятных событий будет повторяться много раз. Сколько? Чем это должно закончиться? Пока все эти приятные вещи не станут вызывать омерзение?
«Неужели они думают, что на десятом или двадцатом стакане сока я решу задачку с привыканием! Да я скорей описаюсь. Положим, мне все понятно. Дальше что? Сколько съесть тостов, сколько прослушать капель? Пока не стошнит, экзамен не сдан? А если скажешь „хватит“, не распишут? Ну Илюха, попадись мне только». Пока приятный мужской голос пел про то, что напоминает себе парня, лежащего на слишком короткой кровати, Георгий взял пульт от телевизора и несколько раз ткнул в сторону экрана. Реакции не последовало. Сближаются шторы, вспыхивает экран, ей будет сорок — когда — когда-нибудь. — Экран гаснет, в комнате наступает еще одна ночь, четвертая за последний час.
Перекидывая пульт с ладони на ладонь, Хронов протыкал взглядом омут неосвещенной комнаты. Ожидаемо щелкнуло слева вверху, вспорола темноту светлая щель, шторы поехали в стороны. На сей раз он не прикоснулся к завтраку, просто снял со стола и поставил рядом на пол стакан и тарелки. «Смени пластинку», — сказал он мужественному певцу.
Столик поехал вниз, но тут Хронов неожиданно для себя сунул пульт телевизора в уменьшающийся зазор между полом и столешницей. Пульт хрустнул, но выдержал. Столик судорожно заподергивался, заклацал о пластик, где-то внизу заныл невидимый моторчик. Показалось или нет? Из-под пола поползли какие-то шепотки, и вдруг незнакомый мужской голос неуверенно произнес:
— Только вот аппаратуру портить не надо! Ногу из стола выньте.
— Кто ты, хозяин мой невидимый? — спросил Хронов былинным распевом, но удержать тона не смог. — Кончай балаган!
— Мы не можем, понимаете? Выньте ногу уже!
— Ну уж нет. Сейчас нога как сломается, будете отвечать! О-о-ой! Слышите? Указательный палец хрустит!
Внизу опять нервно зашушукались.
— Осторожно, переключаем вверх! Медицинская помощь требуется?
Столик принялся понемногу расти, а пульт провалился куда-то вниз и на сей раз, похоже, разлетелся на куски.
— Мне нет. А вам? — Хронов поднял стакан сока, отсалютовал столику, залпом выпил и вышел. Дверь оказалась незапертой.
7
Пока жених с малолетним другом выплавлял за детсадовским павильоном заветное кольцо, в ступени института на Зоологической уткнулась «хонда», из дверей которой вывалился букет изнемогающих от смеха красавиц. Из них особенно выделялась одна — в платье из японского красного шелка с рисунком из черно- золотых пчел. На плечах переливался палантин из той же магической ткани. Увидев вывеску, девушки еще раз прыснули со смеху, но тут же переодели лица в смиренную торжественность. В пустом холле института Нюша кашлянула, и этот звук разбудил шаги в дальнем конце коридора. Маленькая женщина в штатском, стряхнув незримую пылинку с лацкана своего кителя, обратилась к девушкам без всякого радушия:
— Добрый день. Почему вы вчетвером, осмелюсь спросить?
— Это мои подруги. Они приглашены.
— Приглашены замуж?
— На свадьбу.
— Свадьба — это не сюда. Здесь Институт брака. Многоженство противоречит федеральному законодательству.
В руке дамы-распорядительницы оказалась военная рация размером с батон. Дама ткнула в какую-то кнопку, рация зашипела и затрещала.
— Служба сопровождения? К главному. У нас трое гостей.
Едва девушки успели переглянуться, дверь за их спиной распахнулась, и в холл шагнули шесть молодцев в смокингах. Щелкнув каблуками, молодцы синхронно поникли головой, а потом столь же дружно встрепенулись и просияли.
— Разрешите сопроводить гостей к месту досуга! — прокричал в потолок один из кавалеров.
— Сопроводите, — милостиво разрешила дама в штатском и обратилась к Ануш: — А вам, моя хорошая, предстоит проверочка. Вот ваш документ (она вручила девушке экзаменационный листок), проходите кабинеты в указанной последовательности и постарайтесь не делать ошибок.
— Нюш, ни пуха! Все будет хорошо! — сказала Лида Липкина с тем фальшивым оптимизмом, с каким мамаша провожает пятилетнего сына в кабинет стоматолога.
— Не бойся, мы с тобой, — подтвердила Алина, слишком легко давая молодцам в смокингах увлечь себя к выходу.
Через полминуты Ануш осталась в холле одна. Она даже не заметила, как ее палантин соскользнул с плеч и остался гореть на полу. Глядя в экзаменационный листок, она подумала: «А если Хронов провалит экзамен? За кого мне тогда выходить?»
Под табличку «Кафедра семейной психологии. Лаборатория чайлд-фри» была подсунута бумажка, тщетно призывающая тишину: в кабинете было шумно. Ни одна вещь не находилась на своем месте и даже не знала о его существовании. Если же оставить в стороне учтивые недомолвки, комната казалась многократно взорванной свалкой детских вещей. Продавленные мячи, липкая соска, баночки с яблочным пюре и из-под него, погрызенные погремушки, горячечно разметавшиеся распашонки и ползунки, упаковка творожков, розовое одеяло со слонами, пакеты подгузников, бутылочки, обрывки какой-то книги (на странице отчаянно хохотала половина кролика), три маленькие руки, оторванные от разных кукол, медведь в обмороке и курганы неопознаваемой разноцветной чепухи. На узком столе в углу приткнулась компьютерная клавиатура — жалкая попытка придать помещению сходство с кафедрой.
На четырех больших мониторах, закрепленных на каждой стене, дубасил ложкой по эмалированному горшку неприятный и энергичный младенец, которого камеры показывали анфас, с боков и со спины. Малыш с мокрым, как после рождения или купания, пушком на голове был в цыплячьего цвета ползунках и голубой распашонке. Удары раздавались примерно раз в две секунды, и мальчик прислушивался не столько к пасхальному перезвону, сколько к связи между своими действиями и звуком. При каждом ударе эта связь воодушевляла ребенка; его гордый вид говорил: ого, а ведь это я! ничего себе — это снова я! Ясно было, что ложка сходится с горшком уже давно и будет сходиться еще долго.
Нюша слушала эмалированный перезвон и машинально, сама того не замечая, прибирала комнату. Вытащив из завалов пару огромных пакетов, она неспешно складывала в них обрывки, обломки, остатки, которые ни при каких обстоятельствах не могли снова стать исправными целыми вещами. Отряхивала, расправляла, разглаживала, сортировала одежду, игрушки, детское питание, незаметно для себя превращая руины «Детского мира» в обычную комнату. Предметы укладывались рядами, стопками, а Нюша все думала, когда же о ребенке вспомнят взрослые. Примерно на двадцатой минуте перкуссии в кадр проникла женская рука и ухватилась за горшок. Малыш вцепился в эмалированный сосуд, точно там хранились все его фамильные драгоценности и документы. Однако рука ловко выкрутила горшок вместе с гипотетическим богатством. Губа ребенка медленно, точно подъемный мост в средневековом замке, выехала вперед, носик покраснел, а потом ворота средневекового замка распахнулись и выпустили такой обиженный и мощный вопль, что предшествующий металлический стук показался перезвоном луговых колокольчиков, покачиваемых теплым ветерком. Это был тот злой крик, который обычно заменяет крошкам еще неведомые
