решались.
— Послушайте, — поколебавшись, решился Стемнин, — неужели вы думаете, что кто-то в такое поверит?
В комнате стало тихо. Было слышно, как, помигивая, одна из ламп издает звук ломающейся льдинки. Стараясь не менять выражения лица, присутствующие посмотрели сначала на Стемнина, потом, еще осторожнее, — на Чумелина и наконец совсем робко — на Валентина. Каждый за столом отчетливо понимал, что доверчивость объекта имеет решающее значение. Стоит ему усомниться — и весь сюжет, вся подготовка пойдут насмарку.
— Во-первых, мы провели исследование, — откашлявшись, произнес Чумелин. — Настольные книги, любимое кино, адреса, по которым объект ходит в интернете. Во-вторых, дома он держит коллекцию магических сигиллов со всякими пентаклями и прочей, извините за грубое слово, лабудой. На шее носит свой знак зодиака…
— И какой же? — поинтересовался Томас Баркин, глава «Блюза», задумчиво глядя на свои ухоженные ногти.
— Овен, Томас Робертович. Это как, хорошо? — вежливо уточнил Чумелин.
— Неважно.
— В прошлом году дважды посещал занятия по холотропному дыханию.
— В смысле лечился?
— В смысле расширял сознание.
— Это как?
— Ну так. Подышит, подышит — и отождествится с кем-нибудь. С животным каким-нибудь, например. Или с планетой.
— А, понятно.
— В Воркрафт играет, — продолжал кляузничать Чумелин. — Такому человеку скажи, что пиццу возят из параллельного измерения, он и поверит…
— Место выбрали? — перебил Веденцов.
— Есть три варианта, — переглянувшись с Чумелиным, ответил вместо него Кемер-Кусинский. — У Никитских Ворот, на Покровке и около Неглинной.
— Смотрите, друзья, из бюджета ни шагу. В прошлый раз на две штуки вылетели — нормально?
— РЖД, чтоб их! Что хотят, то и делают, — плаксиво запричитал Соболевский, задирая морщинами те места, где предполагались брови. — Могли и вовсе отказать. Но, Валентин Данилович, дорогой, заказчик ведь все оплатил!
— Вы профессионал, Роман Тимофеевич? Профессионал. Во всяком случае, зарплату плачу как профессионалу. Значит, должны планировать и в смету вписываться.
— Так мы…
— Что, РЖД до прошлого месяца были гибкими, чуткими и недорогими? Только с нами почему-то закапризничали?
— Больше нареканий не будет, Валентин Данилович… Укалькулируем, — отчеканил Чумелин.
Присутствующие вежливо посмеялись. От либерального «вольно» не осталось и следа.
3
— Сейчас признаюсь в одной вещи. — Взгляд исподлобья светло-осенними глазами. — Я скучала по этим письмам.
Стемнин хотел бы сказать, что это самые желанные слова, которые он когда-либо слышал, но не смог даже пошевелить губами. Глядя на строгую нежность ее лица, на оставшийся с лета загар, на тонкие руки с простодушными ногтями, он чувствовал, что находится в ее власти, не может и не хочет сопротивляться.
— Я запоминаю их с первого раза, — добавила Вика.
Собрав все силы, Стемнин выдохнул:
— А у меня есть настоящий японский чай, порошковый. Который заваривают на чайных церемониях.
Он хотел еще подсыпать, точно щепотку пряностей, рассказ про сад Рёандзи, но Вика буднично ответила:
— Хорошо, поедем.
Пока вагон нес их сквозь полосатый грохот каменных тоннелей, Стемнин опасался, что квартира покажется ей слишком бедной, обычной, неоригинальной. Но похоже, именно то, чего он стыдился, понравилось Вике больше всего. Включив свет в ванной, она задумчиво погладила ладонью по стене: «У тебя так спокойно. Прямо дом. Настоящий дом».
Почему-то ей захотелось пить чай в комнате на полу, она просила расстелить плед и села по- турецки. Ее движения были лаконичны и идеально выверены. Какую бы она ни принимала позу, в ней были разом скромность и графическое совершенство. Можно сказать, у ее тела был прекрасный почерк.
За вечер Стемнин прикоснулся к ее руке всего один раз. Вика не отвела руки, только посмотрела в глаза, не улыбнувшись, а потом показала на книжную полку:
— У мамы была такая же ваза. Как будто ночью по морю плывешь. Паруса как ракушки.
— Из золота или из огня.
— …Потом она куда-то пропала. Продали, наверно, или подарили — не знаю. Давно не звонила маме.
Они говорили мало, слушали музыку. И почти все разговоры были не друг о друге, даже не о себе, словно и здесь они остерегались обмениваться прямыми взглядами. Стемнин расценивал это как проявление целомудренного такта. Боясь совершить неверный шаг, он и не пытался приблизиться. Только наслаждался тем, насколько изменилась с приходом Вики его квартира. Перемена была опасна, грозила в будущем поссорить его с домом. Но разве это имело какое-то значение? С приходом Вики стало ясно, что дом создан для них двоих. Приходить с работы и видеть свет в окне, разглядывать на полке в ванной ее баночки и тюбики, чувствовать ее запах в комнате — теперь можно было бы скучать по дому, потому что в нем появилась душа.
Он еще раз взглянул на руки Вики, на ее коротко остриженные ногти. Да, она скрипачка, дело в этом. Но… У Оксаны были ухоженные длинные ногти, которые она заботливо лелеяла, а потому никогда не готовила и не мыла посуду. Красота рук была уважительной причиной для того, чтобы оставаться в доме вечной гостьей.
— У вас коса, — сказал Стемнин.
— Ага. У меня сегодня косичное настроение. — Она тихонько мотнула головой. — Вчера было хвостиковое. И давай на «ты», хорошо?
— Давайте.
— Не хочешь очки поменять на линзы?
Стемнин почувствовал, что оправа и впрямь немного давит на переносицу.
— Я люблю в очках… По сути, это уже какая-то часть меня. А что, плохо?
— Почему, хорошо. Мне нравится. Сними-ка.
Он покорно снял очки. Комната расплылась, и Стемнин подумал, что сейчас глаза у него маленькие и заспанные.
— Да, так тоже хорошо. Даже чуть-чуть лучше.
Забота о его внешности растрогала бывшего преподавателя, которому не так уж много и нужно было для растроганности. Надевая очки, он посмотрел на Вику неуверенно, точно извинялся за то, что поступил вопреки ее рекомендации.
— Напишешь мне? — попросила она, пытаясь попасть ножкой в туфлю.
Помешкав, Стемнин пробормотал:
— Это ведь будет между нами, да? Мы никому про это не расскажем?
