— Не могу уже сидеть в четырех стенах. Было бы тепло, мы бы гуляли, катались на велосипедах. А то заперлись, как в гробу.
Стемнин огорчился: находиться дома вдвоем казалось ему самым большим удовольствием. Впрочем, если дом для возлюбленной был гробом, следовало срочно вернуть ее к жизни.
Бирюзовая теплая вода пахла искусственным светом. На последнем сеансе в субботу четыре дорожки из восьми были свободны. Несмотря на музыку, закупоренно бубнившую через плотную купальную шапочку и плеск воды, бассейн казался безлюдным. Никаких замечаний по поводу экипировки не последовало, Вика только заметила, что неплохо бы ему походить в солярий. Напротив выхода из душевой на белом пластиковом стуле сидел инструктор, мужчина лет тридцати, в синем тренировочном костюме и резиновых шлепках. Иногда он вставал и не торопясь обходил бассейн по периметру, скорей для разминки, чем по обязанности. Стемнин и Вика выбрали третью дорожку. Вика плавала хорошо, но подолгу отдыхала, держась за разделительный трос, похожий на великанскую нитку гавайского ожерелья. Минут через десять она поднырнула под него и оказалась одна на соседней, четвертой, дорожке. Продолжая плавать, Стемнин не обратил на это особого внимания. Встречаясь во время заплыва с голубой Викиной шапочкой, он приветственно махал ей рукой или, бултыхнув ногой, выбивал фонтан теплых брызг.
Инструктор обошел бассейн и встал рядом со своим пластиковым троном. Викина дорожка оказалась как раз напротив. Стемнин заметил, что, стоя на подводном приступке у борта, Вика заводит руки за спину и пытается что-то поправить. Вглядываясь в смутные очертания девушки, он поднял забрызганные очки на лоб. Вдруг синяя полоска, верхняя часть ее купальника, отлепилась и шлепнулась на парапет. Не веря своим глазам, Стемнин щурился и озирался, вертя головой. Редкие посетители и посетительницы на параллельных дорожках плавали кто брассом, кто баттерфляем, кто на спине. Инструктор, находившийся ближе всех к Стемнину, равнодушно глядел в сторону детского бассейна за стеклянной стеной.
То ли справляясь со смущением, то ли желая поскорей испытать новые ощущения, Вика окунулась и поплыла. Поднырнув под трос, он оказался на ее дорожке и рванул навстречу. Отфыркиваясь и отплевываясь, поравнялся с Викой и прерывисто выговорил:
— Вика, ты что — тьфу! — творишь! Ты… Зачем это делать?
— Прости, я не могу… пффф!.. говорить на ходу. — Голубая шапочка двинулась дальше, в направлении инструктора.
Стемнин поплыл за ней, точно желал то ли утопить, то ли в последний момент прикрыть своим телом. «Дура! Дура! Экая же проклятая, долбанутая дура!»
— А что такое? — изумилась Вика, выныривая в шаге от возвышающегося сзади инструктора и становясь на приступок (ее безупречные круглые груди в бегущих каплях воды упруго колыхнулись). — Все спокойно заняты своим делом. Этот купальник неудобный. Мешает нормально плавать.
Теперь инструктор смотрел прямо на них, и Стемнин лихорадочно пытался вычислить, что именно тот может разглядеть со своего места.
— Но послушай, Вика, так нельзя, мы в общественном месте. Это, в конце концов, неприлично! — Он невольно поглядел на блестящую от воды грудь с потемневшими сосками и тут же отвел глаза.
— Ты единственный, кого это волнует. Не думала, что ты такой зажатый человек.
— А что, если бы я тоже разделся? — произнося это, он чувствовал, насколько это жалкий аргумент.
— Да ради бога.
— Я тебя очень прошу. Мне за тебя неловко.
— Ну и отплыви подальше!
Впрочем, вместо того чтобы продолжать свободное плавание, она вернулась к своему бюстгальтеру, облеклась в него и, грациозно подтянувшись, вышла из воды. Пока Вика плыла последние двадцать пять метров, Стемнин успел заметить, что инструктор невозмутимо созерцает ее голую спину.
Как на грех, единственный ключ от дома лежал в кармане брюк в мужской раздевалке. Проклиная Вику, себя, инструктора, бассейн и опять Вику, Стемнин вылез на бортик и отправился в душевую. Шаги гулко отдавались в голове. Стоя под горячими струйками в затянутой паром душевой, он пытался разобраться, почему этот случай так взбесил его. Конечно, здесь была ревность, нежелание делиться тайной ее тела ни с кем. Обида на то, что ей мало его любви и она хочет привлечь к себе другие взгляды и желания. Чьи? Вот этого инструктора, безбородого и одетого вопреки всем Викиным вкусам? Любых других мужчин в бассейне, которых она не могла даже разглядеть?
Они не пара, не семья, и Вика вовсе не воспринимает Стемнина как своего единственного возлюбленного вне сравнений и конкуренции. Более того, какие бы подвиги он ни совершал, какие бы ни приносил жертвы, всегда найдется некий инструктор в трениках и резиновых шлепках, чье внимание важней, причем безо всяких жертв и подвигов. Тому довольно быть потенциальным желающим, даже не влюбленным, не поклонником и обожателем. Бросай под ноги сердце, дом, бессонницы, подарки, путешествия, признания и письма, это не утолит ее жадности к интересу чужих мужчин. Треников в этом мире — хвала создателю! — не счесть.
По дороге домой он молчал гранитным истуканом, в чьей голове даже не высечены губы, зубы, язык, нёбо, все то, чем он мог бы разговаривать. После купания легкий морозец точно висел поодаль, и, невзирая на все душевные бури, телу было гладко, тепло. Вика шла в шаге позади и чему-то улыбалась.
Дома она надолго заперлась в ванной. Стемнин сердито уснул на диване и был разбужен душистым шепотом:
— Я хочу, чтобы ты меня любил. Чтобы ничего не пропустил.
Очнувшись, он не сразу вспомнил о случившемся, но через несколько мгновений пришел в себя и в бешенство. Он поднялся, схватил ее и швырнул навзничь, намотал на пальцы шелковистые пряди тонких волос. Она покорно закрыла глаза. Рывком он перевернул эту ласковую вещь, любимую блядь, неотразимую заразу на живот и впервые провел касание по тому лекалу, по какому всегда хотел. Благоговение ей ни к чему. Рыцарство раздражает. Не надо молиться на великолепные груди. Нужно мять, хапать, вмазывать тугими касаниями, как хочется, а не как представляется прекрасным.
До этой минуты постель была для Стемнина святилищем доброты, миром внимательных подарков и щадящих рекордов. Он заботился только о ее ощущениях и главное наслаждение получал от ее учащенного дыхания, неузнаваемо низких вскриков, от судорог занавеса. Хотя знал, что в наслаждениях она слушает только себя и принимает любовника всего лишь как возможное орудие своего одинокого гедонизма. Вполне вероятно, что в его объятиях она думала о ком-то другом. О Валентине? О Брэде Питте? О Чарли Паркере? Задать этот вопрос было невозможно, да и не хотелось.
Но сейчас впервые Стемнин подумал, что уважение и поклонение в любви не ценимо Викой, а значит, не нужно и ему. Обращаясь с ней как с куклой, как со шлюхой, он совершал, пожалуй, именно то, чего ей хотелось. Не ритуал любви с большой буквы — акт безличного разврата, свальный грех вдвоем, когда каждый не равен себе, причем именно тем и хорош. Теперь он был Валентином, чарли паркером, инструктором в синих трениках, водопроводчиком — тысячебезликим мужчиной, кордебалетом самцов- манекенов.
Он не жалея протыкал, бурил ее, докапывался до заросших болот застоявшейся сладости. Теперь Вика была тело без имени. Не воплощение потаенных желаний, не капризный идол в высоких чертогах, а тело, которое умеет болеть, стареть, толстеть, издавать звуки и запахи, притягиваться землей, которое смертно и, главное, не более, чем только это тело. Одно из многих, частный случай, не заслуживающий не только служения всей жизни, но даже лишнего внимания. Это тело сейчас хлюпало, шлепало, пукало слезливым влагалищем, изнуренно струило луковый пот. Собственная бесцеремонность пугала и распаляла Стемнина.
Потом она нависала над ним, подметая мокрую кожу слипшимися прядями и бережно охлаждая дыханием гневно пышущий жар. Это была победа, самая ужасная из всех его побед. Покорив ее, подчинив своей грубой власти, он потерял на поле сражения единственного человека, для которого победа имела бы смысл, — самого себя. Стемнин заперся в ванной и, затравленно глядя на струю бегущей воды, думал, что теперь должен будет обращаться с Викой так, как если бы совсем ее не любил, более того, обновлять и развивать свое бездушие, чтобы сохранить свою власть, иначе непременно ее потеряет. Но зачем она будет ему нужна, если убьют любовь?
Впервые за все время совместной жизни Стемнин вслушивался в клекот падающей в воронку воды и
