и, встречаясь с ними днем, напускал на себя в случае чего вид негра-слуги. Но этих парней, сидящих сейчас в зале за столиком. Лик никогда прежде не встречал. В их лицах было что-то, отчего его пальцы непроизвольно сжались в кулаки.
— Эй, не хочешь ли выпить? — обратился к Лику один из парней, молодой худощавый блондин с бесцветными глазами и большими кривыми зубами.
— А почему нет! — пожимая плечами, ответил Лик. Он решил держаться спокойно. Никто в то время не обращался к нему так фамильярно, по крайней мере не в негритянском ночном клубе в негритянском районе Монмартра. Но Лик не испытывал желания нарываться на неприятности с белыми.
Парень с большими зубами налил Лику стакан виски и, поставив его на край стола, у которого стоял свободный стул, произнес: «Садись».
— Благодарю, сэр.
Лик сел. Один из сидящих за столом — настоящий жирный говнюк, подумал Лик — нервно захихикал, стараясь этим показать, что никогда до этого не сидел за одним столом с негром.
— Лик? Так тебя здесь зовут? Лик?
— Да, сэр.
— Ты реально круто играешь на корнете, а эта девочка классно поет.
Лик кивнул и сделал большой глоток. Да будь он проклят, если упустит халявную выпивку, предложенную этими тупоголовыми сопляками!
— И эти верхние ноты, — продолжал зубастый. — Ну ты даешь! Как тебе удается так здорово их выдувать? Может, это возможно только с такими мощными негритянскими хохоталками, как у тебя?
— В детстве меня хорошо кормили, сэр, поэтому у меня крепкие легкие.
— И чем же тебя кормили?
— Сыром, — ответил Лик, наслаждаясь в душе недоумением, отразившимся на лицах его собеседников.
После минутной паузы парень с большими зубами сказал:
— Ну что ж, продолжай и дальше есть сыр.
— Слушаюсь, сэр, — ответил Лик и встал из-за стола, поскольку воспринял эту реплику зубастого как сигнал к окончанию беседы.
— Спасибо за выпивку.
— Пустяки, — ответил зубастый, широко улыбаясь и демонстрируя во всех деталях свои громадные кривые зубы.
Лик улыбнулся в ответ и поспешил к дожидавшейся его Сильвии, облегченно вздыхая, поскольку все закончилось совсем не так плохо, как он поначалу ожидал.
Стоило Лику отойти, как жирный парень за столом схватил зубастого за руку и показал ему на дальний конец зала. Его приятель удивленно поднял брови, но не потрудился повернуть голову и посмотреть туда, куда указывал толстяк, а тот, силясь перекричать споры и хохот собутыльников, а также шум, стоявший в зале, снова обратился к зубастому, повысив голос:
— Генри! Тебе не кажется, что эта певица похожа на квартеронку Джонни Фредерика? — проорал он, и глаза кривозубого Генри сразу же сузились и стали как щелки.
Но Лик спешил к барной стойке и не слышал, о чем говорили белые парни.
V: В последний раз
Справедливости ради надо сказать, что до сентября 1924 года все складывалось нормально, но вдруг судьба грубо и бестактно вмешалась в равномерное течение жизни, и в одночасье все переменилось. А началось это со смерти Баббла.
Муж Кориссы болел почти четыре года и все это время не работал. Медленно угасая, он дошел до такого состояния, когда ни матушка Купер, ни белый доктор уже ничем не могли помочь. Сначала его скрутила болезнь легких, да так, что его дыхание стало походить на пыхтение паровоза, идущего через туннель. Скоро он только с большим трудом мог подняться по ступенькам лестницы в квартиру на Канал- стрит (где уж тут таскать тяжелые тюки с товаром!). А потом его хватил апоплексический удар, после которого Корисса нашла его лежащим на полу с глазами как два зеркала и пеной на губах. Удар сделал его совершенно беспомощным, и Кориссе приходилось мыть его в ванне и кормить жидкой кашей с ложки, как ребенка. А она все не понимала, что происходит.
— Это немного затянулось, но я надеюсь, что к Пасхе он вернется на работу, — уверяла она Лика.
Потом срок возвращения Баббла на работу передвинулся на «после уборки хлопка», потом «к Рождеству», но Лик понимал, что Баббл уже никогда не будет работать, а скоро вернется в лоно Господне. Хотя Лик, зарабатывавший денег больше всех в клубе «У беззубого Сони», делал все, чтобы сестра не испытывала нужды, но в ее ситуации деньги приносили такое же облегчение, какое стаканчик дешевой выпивки приносит умирающему от жажды.
Корисса не могла осознать того, что Баббл угасает. Она все еще оставалась малявкой, в изобилии получавшей тумаки от гостей своей матери, за юбку которой постоянно цеплялась. Она все еще оставалась той девочкой, которая после смерти Кайен пролежала две недели в постели без крошки еды. Она все еще оставалась девочкой, не желавшей знать жестокой правды монмартрской жизни (а ведь кому-кому, а черной женщине необходима закалка, чтобы бороться с этой жизнью и противостоять ей). А Баббл хоть и был туго думным портовым грузчиком и, по словам приятелей, соображал так медленно, словно жил внутри громадного бычьего пузыря, но он был мужем Кориссы и относился к ней как к леди, и она любила его такой сильной любовью, какая выпадает на долю очень немногим мужчинам.
Когда Баббл окончательно сдал. Лик стал бояться за сестру. Она давно уже начала худеть и сейчас выглядела так, что, казалось, готова была последовать за мужем. Всю ту ночь, когда умирал Баббл, Лик просидел рядом с ней, и она не проронила ни слова. Когда с губ умирающего сорвался какой-то странный звук, Лик сказал:
— Он уже в лучшем мире. Я в этом уверен.
Но в голосе Лика не чувствовалось уверенности, да и сам он, честно говоря, не особенно верил тому, что сказал. Когда он посмотрел на лицо сестры, тусклое и помятое, как неглаженая рубашка, он не увидел на нем свидетельства присутствия Бога. А что до рая?.. Вы действительно верите в то, что неграм разрешен вход в это вместилище избранных? Лик считал, что лишь негры, играющие в оркестрах, могут попасть туда, да и то только через служебный вход!
Кориссе было всего двадцать девять лет, но она выглядела так, будто жизнь окончательно измотала ее, вытянув из нее все соки.
На следующий вечер, придя в ночной клуб, Лик рассказал Сильвии о смерти Баббла. Сильвия ни разу не видела покойного (кстати сказать, она около десяти лет ни разу не видела и Кориссу), но, услышав эту печальную новость, медленно покачала головой из стороны в сторону и с тяжелым вздохом произнесла:
— Как мне жаль его, Фортис. Мне правда жаль.
— Корисса не помнит себя от горя, — задумчиво сказал Лик. — Может, ты навестишь ее? Ведь, кроме нас, у нее никого нет.
— Мне правда жаль, — повторила она; на этот раз ее голос прозвучал несколько бесстрастно, словно мысли ее были где-то далеко.
— Послушай, — сказал Лик и наклонил голову, чтобы посмотреть Сильвии в глаза, — можешь не петь сегодня, если захочешь.
Сильвия, недобро сощурившись, посмотрела на него, а затем резко спросила:
