— Какие у тебя ягодицы! — Изольда с трудом сумела взять себя в руки: ее захлестнули эмоции потрясающей силы: нежность, радость и необыкновенный душевный подъем. Одним словом то, что чувствуют мужчины, соблазнившие юную девственницу. — Наверное, монахи как следует с ними поработали, пока ты была в монастырской школе?
— Всякое бывало! — Катрина не любила вспоминать школьную молодость. Ужас вновь выполз из потаенного участка невинной души.
— Да, сурово тебя воспитывал папа! — настоятельница погладила посиневшие рубцы на попке новоиспеченной послушницы. — Смотри, вот это тебе от меня в подарок!
Матушка протянула новенькой четки, те самые, что достались ей от разбойников.
— Четки означают цельность круга, и цикличность времени, бесконечное повторение, длительность, аскетизм. Бусинам соответствуют католические молитвы: большим — Pater Noster и Gloria, маленьким — Ave Maria. Это священный атрибут святого Доминика! И хватит реветь! Незачем разводить в моей постели сирость! Того и гляди, грибы вырастут! Ну, до чего ты трогательная. Факт, высеку тебя к празднику…
Вокруг кельи матери настоятельницы стояли монашки и прислушивались к сладким стонам, доносившимся из кельи.
— Повезло же новенькой, — вздыхали они. — Сразу в постель к матушке!
Сладкие стоны в келье долго не утихали.
— Молодец, крошка! — улыбнулась утомленная матушка Изольда. — Тебе предстоит многому научиться, кроме чтения молитв и вышивания! Сейчас отдыхай и готовься к обряду посвящения!..
Для юной послушницы потянулись серые монастырские будни, полные молитв и ожидания чего-то такого, о чем монашки предпочитали не говорить.
— Что такое посвящение? — пыталась она выяснить у новых подруг, но те хранили молчание.
Наконец, час посвящения настал. Катрину одели в лучшее платье, взятое из домашних запасов, ввели в подвал, где монашки разложили на полу распятие с подвижным деревянным механизмом.
— Сейчас ты пройдешь обряд, — шептала ей на ухо женщина, придерживающая ее под руки. — В свое время мы все через него прошли!
— Всем молиться, — приказала мать-настоятельница, развязывая на девушке завязки. — Сейчас все и начнется!
Одеяние послушницы упало к ногам Катрины, предоставив монашкам удовольствие полюбоваться юным телом новой сестры. Пальцы Доры, самой старой монахини, быстро нашли девственную дырочку.
— Не бойся, дитя мое, это совсем не страшно! — смочив слюной палец, монашка ввела его в лоно, не очень глубоко, примерно на дюйм. — Какое непаханое поле!
Умелый плотник сделал на деревянном истукане во всей красе то, что обычно прикрывали набедренной повязкой, и как следует отполировал выступающую часть.
— Возьмите ее под руки, — приказала настоятельница, — и раздвиньте ей ноги!
Четыре монахини подняли Катрину и понесли к распятию.
— Тебе предстоит сесть на распятие! — пятая, старая монахиня продолжала ласкать ее пальчиком. — Если у тебя будет сухо, значит, будет очень больно!
— Нет! — Катрина, увидев, что ей предстоит, сделала попытку освободиться, за что тут же получила от матушки Изольда звонкую пощечину. Ужас, все тот же ужас, забрался в ее душу.
— Еще одно движение без разрешения и запорю розгами! — шипела матушка-настоятельница.
Курились кадила с ладаном. Монашки, свободные от церемонии, пели торжественный молебен, но Катрина не понимала слов.
— Ну вот, потекла! — улыбнулась старая монашка, переходя кончиком пальца на клитор. — Еще немного, и ты будешь готова!
«Я этого не переживу! — девушка отчаянно вздрагивала, понимая бесполезность сопротивления. — Я, конечно, ласкала сама себя, о чем честно призналась настоятельнице на исповеди, но не вот так, прилюдно, да и деревяшка порвет меня насквозь! Нет, я не хочу умирать!»
Монашки с нетерпением ждали начала церемонии: в свое время каждая из них садилась на распятие, и теперь они хотели подвергнуть Катрину той же участи.
«Я не вынесу этого! — подумала Катрина, увидев огромных размеров полированную деревяшку. — Нет!»
Увлажненные пальцы старушки начали не спеша ласкать нежную горошину, а процессия из монашек, несущих Катрину на руках, шаг за шагом приближалась к распятию.
— Аминь! — скомандовала Изольда.
При этом страстном движении деревянный фаллос проник на всю длину, порвав девственный заслон. Боль была такая, что Катрина не сдержала крика.
— Хорошо насадилась! — радовались монашки, продолжая удерживать новенькую на кресте.
«Ну вот, меня разорвали, — подумала девушка, — все кончено! Не так я представляла себе брачную ночь!»
Монашки, помогавшие в обряде инициации держать Катрину, жаждали первыми добраться до ее вкусного тела.
Измученная девушка, снятая по приказу настоятельницы с палки, подчинялась всем капризам монашек. Ее тело было без счета обласкано, искусано и облизано похотливыми сестрами, жаждавшими отведать девственной крови.
После завершения обряда Катрину напоили вином, признали полноправной сестрой и повели в баню умерщвлять плоть.
Оказалось, монашенки обители не теряли времени даром, предаваясь утонченной любви — сами время от времени устраивали оргии, впрочем, не чуждаясь мужского общества. Под баню монашки выделили каменный сарай, в котором сложили печь и поставили большой медный котел. Девушке, никогда не видевшей бани, показалось, что она попала в Ад! Монашки плескали на камни воду и нещадно хлестали друг друга вениками. Когда, казалось, ее душа вот-вот покинет тело, Катрину вывели на улицу и стали окатывать холодной водой.
— Ничего, — настоятельница, в молодые годы побывавшая у московитов, обожала париться, — в Аду будет хуже! За веники, грешницы![153]
После бани Катрину одели так же, как всех остальных монашек: в длинную льняную рубашку, аналав, кожаный пояс и верхнюю накидку из белой козьей или овечьей шкуры, кукуль, шапочку конической формы, и мафорий — покрова на шапочку, вроде капюшона или башлыка.
После банного ада приятная, ласковая теплота разлилась по всему телу новой монашки.
— Как ни странно, я жива! — Катрина[154] испытала чувство незнакомого покоя. — А с каким остервенением они хлестали друг друга вениками! Я думала, что кожа моя чулком сползет, а это оказалась грязь!
Глава пятая. В объятиях злой Линды
На жительство Катрину определили в келью к Линде, двадцатилетней монашке, вот уже два года запертой в стенах монастыря и весьма искушенной в плотском грехе, заведующей розгами и пивом.[155]
По распоряжению матушки Изольды, неделю Линда Катрину не трогала, чтобы страшные разрывы немного зажили. Целую неделю Линда изнывала от неразделенной страсти к новенькой монашке. Наконец, ей было позволено посвятить новенькую в тайны отношений между женщинами.
— Без рубашки легче спать, — сказала она, раздеваясь на ночь, — и ты тоже разденься! Похоже, я начинаю толстеть на должности матушки-пивоварки! — вздохнула она. — А тут еще эта обязанность по заготовке розог!
Катрина послушно разделась.
— Рыженький мой котеночек, — воскликнула Линда, любуясь новой соседкой по келье, — какая ты
