Через открытую дверь из дома Марека мне были хорошо видны деревенская улица и дорога, ведущая через поле к церковному двору. Только после рассказа об этом странном происшествии я обратил внимание на то, как пусто вокруг, а у дверей церкви заметил человека с пистолетом в руках. По словам Марека, это был гробовщик Аран Дарич, он же хозяин похоронного бюро, который не спал уже целых шесть дней. Я сразу решил, что сейчас, пожалуй, важнее оказать помощь несчастному Арану Даричу.
Однако история с восставшим из гроба на этом не закончилась. Марек продолжал рассказывать, и выяснилось, что этот Гаво больше уже не садился в гробу, потому что некто неизвестный, однако же участвовавший в похоронной процессии, выпустил ему в затылок две пули из армейского пистолета. Это произошло сразу после того, как несшие гроб люди бросили его на землю. Я уж не стал выяснять, с какой стати кто-то оказался во время похорон в полной боевой готовности, моментально сориентировался и выстрелил в покойника из имевшегося у него оружия. Марек вообще сумел пересказать нам эту часть истории только после того, как принял на грудь два или три стакана сливовицы.
Я все время делал краткие записи, пытаясь понять, какое отношение оживший Гаво имеет к той болезни, которую мы приехали лечить.
Когда Марек упомянул о двух пулях, выпущенных бедолаге в затылок, я положил карандаш и спросил:
— Значит, этот Гаво до выстрела не был мертв?
— Нет, что вы, был! — воскликнул Марек. — Совершенно точно! Уверяю вас!
— Значит, он был мертв, а потом ему в затылок выпустили две пули? — уточнил я, ощущая, что все это дело зашло куда-то не туда и теперь местные жители просто выдумывают всякие истории, прикрывая убийство, совершенное здесь.
Но Марек в ответ только плечами пожал и сказал:
— Конечно, я понимаю, это так удивительно…
Я некоторое время продолжал писать, но потом решил, что особого смысла в этом нет. Марек с интересом смотрел на меня через стол и пытался вверх ногами прочесть написанное. Мой помощник Доминик так ничего из нашего разговора и не понял и во все глаза смотрел на меня, ожидая, что я ему все разъясню.
— Что ж, нам придется осмотреть тело, — сказал я, глядя на руки Марека, лежавшие на столе.
Было совершенно очевидно, что он, когда нервничает, имеет отвратительную привычку грызть ногти. Нервничать ему в последнее время приходилось довольно часто. Ногти грызть, соответственно, тоже.
— Вы уверены, доктор, что это необходимо?
— Да. Необходимо.
— Я уж не знаю, доктор, дозволительно ли это…
В уме я уже начал составлять список людей, с которыми обязательно хотел бы поговорить: со всеми, кто болен, затем с членами семьи этого воскресшего Гаво, со священником и гробовщиком. Им, по всей видимости, лучше других известно, насколько был болен этот человек до того, как его застрелили.
Мареку я сказал:
— Господин Марек, многие здесь очень рискуют. Если тот человек был болен…
— Он не был болен.
— Не понял?
— Он был совершенно здоров.
Доминик в полной растерянности смотрел то на Марека, то на меня. Со мной он был знаком достаточно давно и понимал, что выражение у меня на лице далеко не радостное. Однако же парень совсем не понимал, что здесь происходит, и был всем этим явно озадачен. Марек, впрочем, тоже выглядел так себе.
— Что ж, господин Марек, попытаюсь изложить вам свою точку зрения на то, о чем вы мне рассказали, — неторопливо начал я. — Судя по состоянию жителей деревни, включая и самого господина Гаво, я, пожалуй, могу утверждать, что обследование больных, скорее всего, приведет нас к диагнозу «скоротечная чахотка», то есть туберкулез. Это совпадает с теми симптомами, которые вы мне описали, — кровавый кашель и так далее. Я бы хотел, чтобы все те, кто болен, как можно скорее собрались в здешней больнице. Кроме того, я намерен объявить в вашем селении карантин, пока не будут определены масштабы столь опасного заболевания.
Тут Марек застал меня врасплох своим вопросом, заданным весьма резким тоном:
— Почему вы считаете, что это непременно туберкулез?
Он посмотрел на меня совершенно безумными глазами. Я, можно сказать, ожидал подобной реакции — все-таки туберкулез! — вот только тревогу свою Марек проявлял как-то странно. По тому, как он на меня смотрел, чувствовалось, что мой диагноз его не удовлетворяет, он какой-то недостаточно суровый, что ли.
— А не может ли это быть нечто иное, доктор? — спросил Марек.
— Вряд ли, — сказал я. — Уж больно характерные симптомы, да и исход у всех заболевших одинаковый — смерть на окровавленной подушке.
Но я пообещал Мареку, что все будет в порядке. Я незамедлительно пошлю своего помощника за лекарствами, медсестрами, врачами, и мы все вместе обязательно поможем и больным, и здоровым.
— Это все хорошо, — не сдавался он. — А если не поможете?
— Поможем.
— Поможете, если это действительно туберкулез, — гнул свое Марек. — Если вы окажетесь правы.
— Я что-то не совсем понимаю, куда вы клоните? — спросил я.
— А если вы ошибаетесь и это что-то другое? — Теперь Марек говорил очень возбужденно. — Вряд ли вы понимаете, господин доктор! Нет, вы действительно вряд ли понимаете…
— Так объясните мне, чего я не понимаю, — сказал я.
— Значит, так, — все больше горячился Марек. — Люди умирают на окровавленных подушках. Но и… у Гаво на лацканах была кровь!
— Потому что вы его застрелили.
Марек чуть со стула не упал и заявил:
— Я в него не стрелял, доктор! И потом, он ведь был уже мертв!
Я снова принялся что-то записывать, главным образом для виду, конечно. Доминик, бедняга, даже вспотел от отчаянных попыток хоть что-то понять.
— Мне необходимо поговорить с семьей этого Гаво, — сказал я Мареку.
— Нет у него семьи. Он вообще не из наших мест.
— Так почему же его здесь хоронить стали?
— Так он же был коробейником, откуда-то издалека к нам пришел. Мы ничего о нем толком и не знали, просто хотели… по-хорошему с ним обойтись.
От этих разговоров меня все сильней охватывало отчаяние. Я уже стал думать, не из-за него ли все здесь вдруг стали заболевать туберкулезом? Может, это он принес сюда бациллу, хоть и выглядел совершенно здоровым? С другой стороны, Гаво пробыл здесь совсем недолго. Этого времени явно недостаточно, чтобы целую деревню заразить, зато, чтобы прикончить человека выстрелом в затылок, и минуты хватит.
— Кто может дать мне разрешение на эксгумацию? — спросил я.
— Вам оно не понадобится. — Марек настолько разнервничался, что прямо-таки руки себе ломал. — Мы его гроб накрепко гвоздями забили и в церкви оставили. Он и сейчас там стоит.
Я снова посмотрел в распахнутую дверь. Конечно! Потому там этот Аран Дарич и торчит — церковные двери с пистолетом в руках охраняет. На всякий случай.
— Ясно, — промолвил я.
— Нет! — чуть не плача, воскликнул Марек, яростно терзая в руках свою несчастную шляпу, а Доминик уже совершенно сдался и тупо смотрел на нас. — Ничего вам не ясно! Мертвец, у которого вся одежда в крови, оживает и садится в гробу, а утром у людей на подушках кровь появляется! Что-то мне совсем не верится, что вам так уж все ясно!
Итак, мы с Домиником отправились в маленькую каменную церковь, стоявшую чуть в стороне от
