Лиза еще шире открыла глаза. Николай наклонился над ней.
— Проснись, Кофейник.
Какой Кофейник? Что ему нужно от нее? Отчего он смеется?
Лиза протерла глаза. Теперь она совсем очнулась.
— Перестань, Коля. Чему ты?
Но Николай продолжал смеяться.
— Счастье твое, что ты живешь не в средние века. Тебя бы непременно сожгли на костре как ведьму. И правильно сделали бы, ведьма зеленоглазая.
— Я ведьма, а ты кофейник, — она приподнялась и села. — Жили были брат и сестра, кофейник и ведьма. Вот однажды говорит кофейник ведьме: вскипяти меня, — начала она рассказывать и вдруг громко рассмеялась. — Ты прав, я ведьма. Посмотри, какое у меня родимое пятно, — она расстегнула ночную рубашку. Под нежной, детской, едва округленной грудью темнело треугольное коричневое пятно. — Видишь, у ведьм, говорят, всегда отметины были, — она снова легла и натянула одеяло. — А ты где так долго пропадал?
Николай пожал плечами.
— Одэт не отпускала. Надоело.
— Она влюблена в тебя. И понятно. Ты такой хорошенький.
— Это тебе кажется оттого, что я похож на тебя.
— Нет, не оттого. Я влюбилась бы в тебя, если бы ты не был моим братом.
— Ну конечно, ты во всех влюбляешься. Давно ли по Андрею умирала, а теперь этот Кромуэль.
Лиза покраснела.
— Ты ничего не понимаешь.
— Что уж тут понимать. Влюбилась в англичанина.
Лиза трясла головой.
— Нет, нет. Я люблю Андрея. А Кромуэль… Он красивый, веселый. У него автомобиль. Он мне нравится. Но, — она прижала руки к груди. — Ах, я не умею тебе объяснить.
Николай насмешливо улыбнулся.
— Да ты не волнуйся. Мне-то что. Влюбляйся в кого хочешь. Уже шесть часов. Я иду спать и тебе советую.
Он вышел из комнаты и закрыл за собою дверь.
Лиза почувствовала что-то холодное на шее и с криком открыла глаза.
— Что? Что такое?
Было уже совсем светло. Солнце светило в окно. Николай в пижаме стоял возле постели, держа блестящие ножницы в руке.
— Что? — снова спросила Лиза.
— Что? Посмотри на себя в зеркало.
Лиза села на постели, протирая глаза кулаками, и вдруг увидела свои длинные светлые волосы на подушке. Они лежали как-то особенно, сами по себе. Они казались живыми, блестящими змеями, свернувшимися кольцом на солнце. Лиза смотрела на них, еще не понимая, потом подняла руку, потрогала свой затылок.
— Коля, — крикнула она, — как ты мог? Коля, что ты сделал? — слезы потекли по ее щекам.
Он обнял ее.
— Ну, Лизочка, перестань. Так гораздо красивее. Ведь это смешно — длинные волосы.
Она прижалась к его плечу, продолжая плакать.
— Я так гордилась, так любила их. Как ты мог?
— Тебе все равно пришлось бы обстричь. Ты все не хотела, а теперь уже сделано. Скоро будешь взрослой…
— Я никогда не буду взрослой, — сказала она.
Он рассмеялся.
— Не будешь взрослой? Как так?
Но она уткнулась в подушку и громко всхлипывала:
— Зачем? Как ты мог? Зачем ты это сделал?..
Через три дня Лиза писала в Париж: «Милый, милый Андрей, со мной случилось большое несчастье. Коля обрезал мне волосы. Я плакала, хотя мне очень идет. Но мне так жаль. С волосами я была Изольдой. Так меня зовет Кромуэль, английский мальчик, с которым мы познакомились. Это книжка про Изольду, я тебе привезу, ты сам прочтешь. Кромуэль богатый. Мы каждый день кутим и очень веселимся, но мне грустно без тебя. Когда я купаюсь, и соленая вода попадает мне в рот, я всегда вспоминаю, как мы целовались. Я лежу на песке, закрыв глаза, и думаю, что ты — рядом. И так уверена, что протягиваю тебе руку. Тебя нет, и я плачу. Здесь недавно потонула девочка…»
Мать Кромуэля только что вернулась домой.
«Уже три часа. Он давно уже спит», — подумала она, тихо открывая дверь в спальню сына.
Но комната была пуста и кровать не тронута.
«Где же он так поздно?»
Она зажгла свет, села в кресло и взяла журнал.
Она не беспокоилась, мысль о том, что что-нибудь дурное могло случиться с ее сыном, даже не пришла ей в голову.
Она рассеянно перелистывала журнал. Она не читала, она думала. Она думала о своей жизни, о своем муже, убитом на войне. Он был такой большой, белозубый, веселый. Она улыбнулась своим воспоминаниям совсем так же, как улыбалась когда-то мужу. Кром становится удивительно похож на отца. И она с тем же удовольствием, с каким вспоминала сейчас мужа, стала думать о сыне.
Дверь бесшумно открылась, и вошел Кромуэль.
— Как вы поздно, Кром, — она, улыбаясь, отложила журнал. — Хорошо веселились?
Он покраснел.
— Отлично, спасибо.
— Я хотела только дождаться вас, чтобы сказать вам спокойной ночи. Спите спокойно, Кром. Я рада, что вам весело тут.
Она встала и поцеловала сына.
— У меня к вам просьба, мама, — он еще гуще покраснел. — Здесь очень хорошо, но чертовски дорого. — Он сделал ударение на «чертовски». — И мне…
— Разве так уж чертовски? — рассмеялась она. — Вам нужны деньги? Пятьсот франков хватит? — она еще раз поцеловала его и пошла к двери, но на пороге остановилась. — Вы не играете ли в баккара[123], Кром?
— Нет.
— Пожалуйста, не играйте. Так я вам завтра утром дам деньги.
Он сделал шаг к ней.
— У меня еще просьба. Я хотел бы поехать в Париж в этот вторник, один.
Она покачала головой.
— Нет, милый Кром, вы ведь знаете, что мы едем в Париж через две недели, первого октября. И раньше вы не поедете. Вы уж как-нибудь устройтесь.
И она, кивнув на прощанье, вышла из комнаты.
