Было двенадцать часов. Горячее, розовое солнце высоко стояло на блестящем небе. Белые волны вздымались и падали. Купающиеся прыгали, держась за веревку. Из казино заглушенно и взволнованно доносилась музыка.
Лиза лежала рядом с Кромуэлем на горячем песке.
— Кром, дайте руку. Вам не грустно?
— Грустно? — удивился он.
— Но ведь я уезжаю.
— Да. Но через две недели я буду в Париже.
Она вздохнула и задумалась.
— В две недели может столько случиться. Может быть, через две недели ни Парижа, ни Биаррица не будет. И дороги в Париж не будет. И нас.
Он рассмеялся.
— Ну куда же все денется?
— Исчезнет, рассыплется, улетит. А если все и останется, то ведь так, как сейчас, никогда не будет. Может быть, даже лучше будет, но не так, как сейчас, — она покачала головой. — Нет, и лучше не будет, а хуже. Ведь всегда чем дальше, тем хуже. Разве вы не замечали?
Он ничего не ответил.
Она повернулась на бок и придвинулась к нему, поджимая голые ноги. От ветра ее короткие, светлые волосы поднимались вокруг лица как сияние.
— Ах, Кром, — вздохнула она, — я не хочу уезжать от вас.
Она встала, кутаясь в мохнатый халат, и подошла к самой воде.
— Знаете, я хотела бы уплыть далеко-далеко, выбиться из сил, утонуть. Как, помните, та девочка.
Она смотрела в море.
— Изольда, — тихо позвал он, подходя к ней сзади. — Вы плачете, Изольда?
Она ничего не ответила.
— Я так люблю вас, — сказал он, задыхаясь от волнения. — Не плачьте, Изольда.
Она повернула к нему веселое, улыбающееся лицо.
— Пожалуйста, не раскисайте. Все это вздор, — она сбросила халат на песок. — Ну, кто скорее доплывет до скалы? Раз, два, три, — и, взмахнув руками, смеясь вбежала в море, разбрасывая брызги вокруг себя.
Лиза уезжала в тот же вечер. Кромуэль принес ей на вокзал розы. Одэт — большую плитку шоколада. Лиза прижимала к себе цветы и улыбалась рассеянно, совсем как Наталия Владимировна. Но Наталия Владимировна только казалась рассеянной, ее руки в белых перчатках слегка дрожали и уголки губ дергались.
— Послушай, — говорила она тихо стоявшей рядом Солнцевой. — Где же он? Уже поздно.
Он сейчас придет. Ведь он обещал ехать с тобой. Не волнуйся. Заметят.
Наталия Владимировна поправила шляпу и снова рассеянно улыбалась провожающим.
— Да, всегда грустно уезжать, — говорила она как на сцене. — Здесь было так хорошо, — она замолчала на минуту, — и я боюсь железнодорожных катастроф.
Лицо ее вдруг стало испуганным. Длинные ресницы замигали, будто она готова заплакать. И сейчас же все стали успокаивать и уговаривать ее.
Она стояла у окна, не слушая, обрывая лепестки цветов.
— Теперь уже он не успеет. Скажи ему, Таня… Лиза, Лиза, садись скорей, — перебила она себя, — сейчас поезд тронется.
— Прощайте, Кром, — Лиза протянула Кромуэлю руку.
— Нет, нет, не прощайте, до свидания, — он поцеловал ее руку. — Ведь только десять дней.
Поезд тронулся. Лиза стояла на площадке рядом с Николаем и, смеясь, махала платком. Наталия Владимировна отвернулась от окна. По щеке ее текла слеза. Лиза испуганно вскрикнула:
— Наташа!
Она уже давно не видела, как плакала мать. Наталия Владимировна нетерпеливо дернула плечом.
— Отстань, — и вошла в купе.
Лиза растерянно посмотрела на брата.
— Отчего она плачет?
— Борис не поехал с ней. Место в ее купе заказано. Кролик нарочно с утренним поездом отправлен, — Николай равнодушно высунулся в окно. — Старалась, а он надул. Ей и обидно, — он рассмеялся. — Ну, идем к себе во второй класс. Достаточно отъехали. Не увидят ее поклонники, как мы с тобой перелезем из спального вагона. Идем.
Но дверь на площадку снова отворилась.
— Лиза, — позвала Наталия Владимировна. — Останься со мной. Ты ляжешь наверху. Место свободно. Я доплачу, ничего. Мне не хочется оставаться одной. А ты, Коля, иди. Спокойной ночи.
Лиза вошла в купе, прижимая к груди цветы. Наталия Владимировна уже сняла шляпу и пальто. Лицо ее было бледно и расстроено.
«Совсем уж она не такая красивая, — неожиданно подумала Лиза. — Я лучше».
— Ложись скорей. И не болтай. У меня голова болит, — Наталия Владимировна поцеловала дочь. — Полезай наверх, птичка.
Лиза разделась и легла на холодные простыни. Как бы только не слететь отсюда вниз. Вот тогда настоящей птичкой будешь. Она придвинулась к стене, положила рядом с собой розы. Молодец этот Борис, что не поехал. Теперь бы она тряслась во втором классе, клевала бы носом, и Николай непременно бы еще толкал ее. А здесь так удобно. Она с удовольствием вытянулась.
— Ну, спи, я тушу. И не шурши, пожалуйста.
Стало почти темно. Только под потолком горел маленький синий фонарик.
Лиза уткнулась лицом в цветы, потом вспомнила о плитке шоколада, засунутой под подушку, достала ее, осторожно разорвала обертку.
«С орехами, самый любимый».
Розы пахли душно и нежно. От сладости шоколада защекотало в горле.
Вагон легко качало. Лиза прислушалась к стуку колес. «Вы куда? Вы куда?» — серьезно и внушительно спрашивали колеса, и рычаги, спеша и перебивая друг друга, отвечали тонкими голосами: «Едем, едем — не доедем, едем, едем, — не доедем».
Лиза вздохнула. Вот она едет. И Кромуэль все дальше и дальше с каждой минутой. Она поцеловала цветы. «Кромуэль, — вздохнула она, — Кром».
Снизу донеслось тихое всхлипывание, заглушенное стуком колес.
Это Наташа плачет. Лиза осторожно свесила голову, посмотрела на мать. Наталия Владимировна лежала, повернувшись к стене. Лица ее не было видно. Только ее белые плечи чуть-чуть вздрагивали.
Лиза снова легла и прижалась щекой к подушке. Цветы все так же душно пахли, и шоколад был такой же вкусный, но Лизины плечи стали чуть-чуть вздрагивать, совсем как плечи Наталии Владимировны.
«Бедная Наташа, — но жалость к матери сейчас же заменилась жалостью к Крому. — Он теперь уже дома. Ему грустно. Он думает обо мне. Бедный Кром, — вздохнула она, кладя новый кусок шоколада в рот. — Милый, милый Кром. Всегда чем дальше, тем хуже, — вспомнила она свои слова. — Да, правда, чем дальше, тем хуже».
И вдруг сердце ее сжалось от предчувствия чего-то неизбежного, ужасного, ноги похолодели, и стало трудно дышать.
Но колеса стучали все ровнее и ровнее, и веки тяжело опускались на сонные глаза.
