— Ну конечно правда, раз я говорю.
— И Поль женится на мне?
Люка не понимает, как можно влюбиться в Поля. У него потные руки и зубы пломбированные. Но раз Жанна плачет…
— Да, да, он женится, — убежденно шепчет Люка. — Я знаю.
Жанна вытирает глаза кулаком и улыбается блаженной и пьяной улыбкой.
— А что же будет с Ивонной?
— Ивонна лопнет от зависти.
— Как? Совсем лопнет? — уже смеется Жанна.
— Совсем. По всем швам. Придется куски собирать, чтобы в гроб класть. Я знаю. А мы будем счастливы…
Люка наливает себе и Жанне вина.
— Ну, выпьем за наше счастье. Мы будем счастливы. Я знаю… Только немножко еще подождать… И будем счастливы. Честное слово.
В начале июля перебрались на дачу. Люка была недовольна. Стоило тоже. Разве это дача? Час езды от Парижа, и ни моря, ни хотя бы гор. На такую дачу даже стыдно выезжать. Но Вере нужно в Париж к доктору, а Владимиру Ивановичу — на завод. Вот и сидят здесь.
В саду клумба с левкоями и два куста жасмина. Дорожки слишком белые, слишком чистые. Как будто на открытке. Все сделано для того, чтобы нравилось. А вот Люке не нравится. Совсем не нравится. Даже, наоборот, противно. И беседка в углу сада такая ненужная. С кем и о чем в ней беседовать? Лучше бы уже в Париже остаться. Там все-таки Жанна, не так скучно. И от Верочки немного отдохнули бы…
Люка устраивается поудобнее на перилах, болтая ногами в сандалиях.
Жарко. Скучно. Только сегодня утром приехали, и уже скучно. А придется прожить здесь целых два месяца.
На террасу, осторожно ступая и чуть-чуть переваливаясь, выходит Вера. На ее легкое белое платье сверху накинута розовая шаль. Люка отворачивается. Люка давно знает, что у Веры не свинка, Вера пухнет с каждым днем, живот уже под самым носом.
Вера подходит совсем близко, обнимает Люку.
— Ты что тут сидишь, как воробей?
— Жарко…
Люка смотрит на Верины ноги в шелковых чулках. Какие красивые, стройные ноги. Странно даже, что они такие же красивые, как прежде, не изменились.
— Почему ты не бегаешь? Все уже осмотрела?
Люка зевает во весь рот.
— Скучно.
— Нечего киснуть. Пойдем-ка лучше гулять. Тут, говорят, чудесный лес.
— Ну и пусть себе лес…
Пойдем, — уговаривает Вера. — Знаешь, тут, наверное, и кондитерские есть. И мороженое. А, как ты полагаешь?..
Люка встает.
— Ну, если мороженое. Только сначала мороженое, а потом лес.
В лес она совсем не пойдет, удерет из кондитерской. Очень ей нужен лес…
— Идем же.
Вера тяжело сходит в сад. Люка бежит за ней, глядя на ее спину.
Как утка ковыляет. Нашла тоже время рядиться. Только еще безобразнее…
— Первым делом в кондитерскую, — Люка открывает калитку и останавливается.
У самого забора стоит Арсений.
— Арсений Николаевич, — вскрикивает Вера как-то особенно громко.
Люка молча прижимает руки к груди.
— Здравствуйте, Вера Алексеевна. Здравствуйте, Люка. Какими судьбами?
— Мы здесь живем.
— Неужели? И я тоже. Вот моя дача. Та розовая, на углу. Мы опять соседи, как в Мондоре.
Вера улыбается.
— Мы так давно не виделись. Мама будет очень рада. Зайдем к нам.
Люка бежит вперед предупредить, проносится через сад и, задыхаясь, вбегает в дом.
— Мама, мама! Да где же ты?
Екатерина Львовна выходит, держа в руках маленький вязаный чепчик.
— Что? Что такое?
— Мама, Арсений Николаевич. Он здесь. Он живет с нами рядом, — захлебывается Люка.
— Вот как?
Екатерина Львовна почти не удивлена.
— Мама, он идет сюда!
— Ну хорошо, пусть идет. Но ты-то чего так кричишь?
Люка смущается:
— Я… Я пойду руки вымыть, — и бежит наверх.
У себя Люка садится на пол и раскачивается из сторону в сторону.
— Он здесь, он здесь, он здесь…
Потом вскакивает, смотрит в окно.
Арсений и Вера идут по саду. И все кругом: жасмин, левкои, трава, деревья и небо вдруг меняется. Все становится волшебным, звенящим, летящим. И даже Вера, тяжелая утка Вера кажется легкой белой бабочкой. Все кружится. Сад медленно плывет перед глазами. Люка глубоко вдыхает теплый воздух и снова садится на пол.
Снизу уже слышатся голоса.
— Вот и отлично, теперь мы вас не выпустим. А то за всю зиму ни разу не были у нас.
— …Я тоже очень рад, поверьте…
Люка встает, моет лицо и руки — зачем? Она все равно не посмеет сойти. Причесывается, смотрит на себя в зеркало и трясет головой, чтобы снова растрепать волосы, а то будто корова языком прилизала. Нет, она все равно не сойдет…
Снизу голос Екатерины Львовны:
— Люка, где же ты? Иди чай пить…
— Сейчас, мама.
Люка остановилась красная, с бьющимся сердцем. Как она выйдет такая, все сейчас поймут.
Но никто не обращает на нее внимания. На пестрой скатерти стоят голубые чашки. Большой шмель кружится над вазой с жасмином. Самовар блестит, все такое привычное, совсем как всегда…
Арсений Николаевич читает вслух только что полученную из России книгу. Вера шьет, склонив на бок маленькую круглую голову. В пальцах Екатерины Львовны мелькают длинные желтые спицы. Клубок розовой шерсти мягко падает со стола и катится по полу.
Розовый — ведь непременно будет девочка. Для девочки всегда розовое.
Люка сидит в углу на соломенном стуле и пристально смотрит на Арсения. Она не слушает. Какое ей дело? Разве можно интересоваться чужой жизнью, когда своя собственная жизнь громко стучит в груди, когда чувствуешь себя оглушенной, ослепленной ею и боишься только одного, как бы не задохнуться от
