стараясь выпалить новость.
– Мама! Мама!
– Вики, я первая увидела! Я сама скажу!
Робин Кодрингтон подняла взгляд от распростертого на операционном столе чернокожего тела и нахмурилась:
– Леди не толкаются.
Не переставая подпрыгивать от нетерпения, близнецы изобразили на лицах скромность.
– Хорошо, Вики. Что случилось?
Они затараторили хором, и Робин снова остановила их:
– Я сказала «Вики»!
Виктория раздулась от важности.
– Кто-то идет к нам!
– Из Табас-Индунас? – спросила Робин.
– Нет, мама, с юга.
– Наверное, посланец короля.
– Нет, мама, это белый, и он на лошади.
В Робин мгновенно вспыхнул интерес. Она никогда бы не призналась даже самой себе, насколько ей наскучила изоляция. Белый путешественник означал новости, возможно, письма, припасы и, самое главное, книги. Ну а если гость не привезет с собой таких сокровищ, то все равно присутствие незнакомого человека развеет скуку и оживит беседу за ужином.
Робин почувствовала искушение оставить пациента на столе – ожог был пустяковым, – но сдержалась.
– Скажите папе, что я скоро приду, – велела она.
Близнецы бросились прочь, столкнулись в дверях, застряв на мгновение, но тут же выскочили, точно пробка из бутылки шампанского.
К тому времени, когда Робин закончила перевязку, отпустила пациента, вымыла руки и вышла на крыльцо церкви, незнакомец уже поднимался на холм. Клинтон вел в поводу большого сильного мула, на спине которого сидел маленький всадник – худенький парнишка, одетый в старую твидовую куртку и кепку. Близнецы приплясывали по обеим сторонам мула, Клинтон оглядывался через плечо, прислушиваясь к словам всадника.
– Мама, кто это? – крикнула через двор вышедшая из кухни Салина.
– Сейчас узнаем.
Клинтон подвел мула к крыльцу – голова всадника оказалась на одном уровне с головой Робин.
– Доктор Баллантайн, ваш дедушка, доктор Моффат, послал меня к вам и передал подарки.
Робин с удивлением поняла, что под залатанной курткой и матерчатой кепкой скрывается женщина – причем удивительно красивая, едва старше тридцати, то есть моложе самой Робин, с уверенным взглядом карих глаз и почти монгольскими скулами.
Она спрыгнула на землю с ловкостью опытного наездника и, взбежав на крыльцо, стиснула руки Робин крепкой, мужской хваткой.
– Мой муж болен, он очень страдает. Доктор Моффат сказал, что только вы способны спасти его. Вы нам поможете? Прошу вас, помогите! – взмолилась она.
– Я врач. – Робин мягко высвободила пальцы из болезненной хватки гостьи. Смутила ее вовсе не крепость руки, а какая-то странная одержимость незнакомки. – Я врач и никогда не откажу больному в помощи. Разумеется, я сделаю все необходимое.
– Вы обещаете? – настаивала женщина.
Робин слегка разозлилась.
– Если я сказала, что помогу, значит, помогу.
– Благодарю вас! – с облегчением улыбнулась незнакомка.
– Где ваш муж?
– Я обогнала его, чтобы предупредить вас о нашем приезде, а заодно убедиться, что вы согласитесь помочь.
– Что с ним случилось?
– Доктор Моффат все объяснил в письме. И прислал вам подарки, – уклончиво ответила женщина, избегая пристального взгляда Робин, и бросилась обратно к мулу.
Из седельных сумок она вытащила два пакета, обернутых в клеенку для защиты от непогоды и перевязанных сыромятными ремешками. Пакеты оказались такими большими и тяжелыми, что Клинтон взял их из рук гостьи и занес в церковь.
– Вы наверняка устали, – сказала Робин. – К сожалению, не могу предложить вам кофе – кофе закончился месяц назад. Стакан лимонада?
– Нет. – Женщина решительно покачала головой. – Я немедленно возвращаюсь к мужу, к закату мы уже будем здесь.
Она подбежала к мулу и одним прыжком взлетела ему на спину – никогда раньше Кодрингтоны не видывали, чтобы женщина так садилась в седло!
– Спасибо, – повторила незнакомка и рысью пустилась под гору.
Клинтон вышел из церкви и обнял жену за плечи.
– Какая красивая и необыкновенная женщина!
Она кивнула. Именно это ее и беспокоило: Робин не доверяла красивым женщинам.
– Как ее зовут? – поинтересовалась она у мужа.
– Не успел спросить.
– Потому что глаз от нее отвести не мог! – поддела Робин и, вырвавшись из его объятий, вернулась в церковь.
Клинтон печально посмотрел ей вслед. Он хотел было пойти за женой, потом вздохнул и покачал головой: лучше дать Робин время прийти в себя, от уговоров только хуже будет.
В тишине церкви Робин развязала первый пакет и выложила на стол пять тяжелых бутылей со стеклянными пробками. Она подняла каждую и прочитала наклейки: «Карболовая кислота». «Квасцы». «Ртуть». «Йод». На пятой бутылке была надпись: «Хлороформ».
– Благослови тебя Бог, дедушка! – восторженно улыбнулась Робин.
Тем не менее она открыла бутыль и осторожно понюхала горлышко, чтобы убедиться в своей удаче: едкий сладковатый запах ни с чем не спутаешь! Хлороформ был для Робин бесценен – она бы с удовольствием отдала за него собственную кровь, капля за каплю.
Последние запасы хлороформа закончились многие месяцы назад, а Лондонское миссионерское общество, как всегда, не спешило раскошелиться. Робин жалела, что не оставила себе хотя бы несколько сот гиней от громадного гонорара за книгу, чтобы самой покупать лекарства, а не выпрашивать их у секретаря в Лондоне – письмо в один конец нередко шло целый год.
Иногда ее охватывало острое, недостойное христианки желание, чтобы этот близорукий человечек в Лондоне, лишенный всяких чувств, стоял рядом с ней, когда она вырезает поврежденный ударом дубинки глаз, свисающий из глазницы на черную щеку, или делает кесарево сечение – и все это без анестезии!
Робин прижала драгоценную бутыль к груди.
– Милый мой дедушка! – прошептала она с такой благодарностью, точно держала в руках знаменитый алмаз «Кохинор».
Поставив в сторонку склянку драгоценной бесцветной жидкости, Робин развернула второй пакет.
В нем оказались газеты: «Кейп таймс» и «Даймонд филдс эдвертайзер». Каждая колонка будет неделями читаться и перечитываться, включая уведомления и объявления об аукционах; потом бумагу используют на различные хозяйственные нужды. Под газетами лежали книги – толстые, с кожаными переплетами.
– Храни тебя Господь, Роберт Моффат!
Робин взяла перевод «Врага народа» Генрика Ибсена. Она восхищалась норвежцем за глубокое проникновение в человеческую душу и приглушенную поэтичность прозы. Увидев «Девам и юношам» Роберта Луиса Стивенсона, она задумалась: в доме четыре девы, и Робин решительно намеревалась сохранить их в блаженном состоянии девственности – ни к чему им читать всякую возбуждающую фантазии
